Враг мой: Сокол для Феникса

Риш Ай

Но облик ведьмы и без того был жуткий – одни глаза чего стоили. Косоватые. Один – зелёный, другой – тёмно-карий, почти чёрный. Не мог простой человек с такими родиться. Ежели только от нечистой… Потому и притягивали взор – всё, что окромя них было – уж не так пугало. Хотелось смотреть и смотреть в глубины зениц колдовских – затягивали в омут неизбежного. Обещали, стращали, манили.

А вот станом Богомила была стройна. Со спины вполне могла сойти за молодуху, ежели б не ужасное, грязное, потрёпанное платье, подвязанное передником.

И волосы… Ими ведьма была богата.

Чёрные, густые, блестящие, ни одной седой прядки.

Потому и не понять – сколько лет Богомиле.

– Зачем пришла, княжна? – на Любаву устремились тёмные прорези глаз ведьмы. В одной полыхнуло зелёным. Старуха недовольно поджала губы.

– Уточнить кое-что, – промямлила Любава, растеряв всю храбрость.

Ведьма продолжала молчать, поэтому княжна решилась:

– Ты ушла с реки, а мы так и не узнали, почему нам привиделся один парень на двоих.

– Куда ушла? – нахмурилась Богомила.

Девицы вновь переглянулись. Любава оробела сильнее:

– С ведьминой заводи, – голос совсем стал тихим. А видя непонимание на лице ведьмы, княжна пояснила: – Мы ночью с Боянкой гадать хотели, а ты к нам вышла и помогла…

– Девки, вы совсем что ли? – зашипела не хуже змеи ведьма, да глаза злые вытаращила. – Мне что, больше делать нечего, как ночью по нечистым землям бродить?

Любава дар речи потеряла. Боянка и подавно. Выглядела бледной, точно мертвец.

– А кто это был тогда? – икнула княжна. Спазмом ужаса живот скрутило, воздух в груди закончился.

– А ну, пошли вон! – ногой топнула старуха и девицы метнулись на выход.

Но уже в сенях Любава за ручку двери вцепилась, распахнуть и выметнуться прочь, да вопрос глодал не на шутку:

– А может ли быть суженый один на двоих? – еле выдавила из себя.

– Истинная любовь бывает с одним человеком. Всё остальное наносное, ненастоящее, ложное.

– Пойдём, – торопливо заскулила Боянка, подталкивая подругу к выходу.

– Даже не хочу вдумываться в то, что мы узнали, – задыхаясь, отрезала княжна. – Столкнулись с нечистью и выжили – это главное! А что Иванко ворожба не показала, так то нечистое колдовство, – рассудила холодно. – Не может у меня другого быть суженого. Я от Митятича помираю. А опосля его поцелуя, так совсем не своя стала…

– А мальчишка…

– Знать его не знаю, – насупилась Любава, – и раз уж ты его тоже видела – вот пусть твоим и будет! – заключила и самой понравилось, как решительно и умно всё смогла по полочкам разложить.

Чтобы больше не застаиваться у ведьминской избушки, Любава прочь двинулась. Боянка следом. Но удивительно задумчивая и не улыбчивая, хотя по жизни хохотушка, каких не сыскать.

– Видела его глаза? – странный вопрос вынудил Любаву сбиться с шага. Боянка никогда не бывала серьёзной – обычно тараторила без умолку и потешалась над всем, что видела, а тут… будто подменила её нечистая сила.

– Глаза, как глаза, – буркнула княжна с неудовольствием, и тотчас вспомнила беспробудную серость, смотревшую в душу. – Парень как парень. И раны!!! – повысила голос, чтобы напомнить про жуткие порезы на теле незнакомца. – С таким не выживают! Помнишь, как батюшка привёз Сивака, которому в бок на ярмарке ножом пырнули? Во-о-от, – протянула знающе, непонятно кого больше убеждая, – так кровь и не смогли остановить, хотя порез был мелкий, да в живот… А у парня? – настаивала покопаться в памяти и видении. – Ранища! И не одна! Не жилец он, точно тебе говорю! – отрезала Любава и дальше зашагала, поджав упрямо губы. Хотя на сердце стало тяжко и скверно.

– Не говори ерунды! – рассердилась Боянка, нагнав подругу. – Он выживет! – заверила кивком. – Я за него Макошь буду молить! Все, что затребует, ей посулю, лишь бы парень выжил…

– Вот и рассудили, – легкомысленно улыбнулась Любава, скрывая смятение в душе, – выживет, себе и заберёшь! – И тотчас, чтобы боярышня не продолжила столь неудобный разговор, пихнула её в бок: – Побежали скорее! Переоденемся и проследим за Иванко и ребятами, а?

– Дался тебе этот Митятич, – скривила моську Боянка, однако за подругой поспешила.

Они быстро поля миновали, меж хоромин пробежали, шмыгнули в самый большой княжий сарай, где были запасены узелки с одёжой. Убедились, что никто не маячил поблизости. Вытащили холщовые штаны и рубахи, косы запрятали под шапки… и тут же обратились сорванцами.

Глава 9

5 лет назад

Твердомир Минской

Застонав, Твердомир открыл глаза – вернуться в жестокий мир боли и одиночества не хотелось. Но что-то требовало… заставляло сердце стучать. Уставившись в тёмный потолок, Тверд сосредоточился на ощущениях.

Что заставляло его жить? Что не разрешало перейти границу между миром мёртвых и живых?..

Ненависть и месть!

Вот два чувства, которые изо дня в день заставляли жить.

Месть! За убиенную семью, за отобранные территории, за свою честь.

Раны зажили, но боль… теперь она была неотъемлемой частью существования. Она пронизывала тело, словно молния небо. А потом расползалась по всем конечностям, следом принося неслыханное удовольствие от мягкости, ведь только так понимаешь, насколько хорошо, когда ничего не беспокоило. И каждый раз, выныривая из сна, оставалось ощущение – не приложи усилия, не цепляйся за явь – остался бы в нави навсегда.

С тех пор, как Тверд познал цену предательству и женскому коварству, он забыл, что умел улыбаться. Забыл, что умел радоваться. Забыл, что умел жалеть. Холод поселился в его молодое сердце, отражаясь колючими льдинками в серых глазах.

А ещё княжич себя убедил, что меч дружинника, Шляпко, предательски и подло проткнувшего его со спины – убил само сердце, вместе с душой, оставив холодный рассудок.

Рана на лице постепенно превратилась в тонкий шрам. Он тянулся по скуле к виску, и уже не так пугал, как в самом начале. Постепенно Тверд привык к своему новому облику – он казался обыденным, вот только селяне частенько оборачивались вслед, когда княжичу них появлялся за необходимым для жизни в лесу.