Враг мой: Сокол для Феникса
Шрифт:
На самом деле, Твердомир жизнью обязан Богдану. Когда приёмный отец вместе с ним выпрыгнул в окно, то основной удар принял на себя. Когда подоспели дружинные-предатели, бывший телохранитель отца в который раз преподнёс урок стойкости и выносливости. Разил воинов, всеми силами защищая своего преемника. Тверд плечом к плечу сражался с наставником, пока его не поразил меч Шляпко.
Богдан вынес его тогда на руках, сам едва не теряя сознание.
Потом выхаживал… А затем, спустя несколько недель, заставил подняться и учиться жить заново.
С тех пор прошло несколько лет. Но воспоминания до сих пор терзали душу, а боль от утраты выжигала остатки
– Вставай, – утро ещё только показалось в мелкое окошко лесной хижины, а наставник уже толкнул Тверда.– Пора посмотреть в глаза тому, кто подло хотел лишить тебя жизни.
Младший княжич не перечил. Он вообще мало говорил. Быстро встал, умылся…
Захмелевший Шляпко возвращался из соседнего села в деревню. За скверный характер и постоянные стычки с другими его прогнали из рядов княжьей дружины, и он всё чаще придавался пьянству и бездельничеству. Напевая незамысловатый мотивчик, неровно шагал по лесной тропинке и не сразу заметил Тверда.
Младший княжич остановился, глядя прямо в глаза бывшему дружинному. Шляпко непонимающе улыбался, не чувствуя опасности. Да и тяжко было углядеть в мощном и заметно возмужавшем Тверд того тощего паренька, которого оказалось так легко пырнуть мечом в спину.
– Тебе чего? – хмельно икнул Шляпко, чуть покачнувшись.
– Убивать тебя буду, – безлико отозвался Твердомир.
–Чем? – гоготнул бывший дружинный.
– Руками, – прилетело холодное слово, и Шляпко изумлённо покосился туда, откуда раздался звук. Когда наткнулся взглядом на Богдана, в ожидании остановившегося между ближайших сосен и равнодушно взирающего на происходящее – тотчас перестал скалиться. На лице мелькнула тень осознания. Испуг, недоумение. Шляпко безотчётно отступил назад: – Э-э-э, мужики, – выставил ладони. – Т-Т-Тверд?.. – Мертвецки побледнел. Узнавание давалось с трудом и скрипом. – Княжич?.. Выжил значит? – спиной наткнулся на ствол дерева, и так вытянулся по нему, словно ища укрытия, желал с ним слиться.
Твердомир подошел впритык, чуть навис, ровно вглядываясь в водянисто-голубые глаза бывшего дружинника. Опустившегося, вонючего, грязного, растрёпанного, неумытого. Шляпко и без того по дереву размазывался, а теперь и подавно дёрнулся, предвидя жуткий конец, но младший княжич с равнодушием сомкнул пальцы на его шее, перекрывая доступ воздуха. Надавил, к земле пригибая. Мужик сопротивлялся, шлёпал по крепким рукам, вцепившимся мёртвой хваткой, отпинывался, ёрзал, но Тверд без труда ломал сопротивление. Он был гораздо сильнее. Опаснее. Безжалостней.
Знал, что убьёт. Не сомневался в исходе. Целенаправленно лишал жизни тварь, посмевшую когда-то предать его и его отца, ударив в спину.
Голубые глаза Шляпко выпучились, морда покраснела от натуги, губы посинели, моча тёплой струйкой текла по ноге, впитываясь в потрёпанные штаны, стоптанные сапоги и землю. Бывший дружинник судорожно вцепился в руки Твердомира, конвульсивно протанцевал в последней агонии пару секунд и вскоре обмяк.
Богдан спокойно глядел на подопечного. Младший княжич лишь брезгливо вытер ладони о штаны и с безмятежным видом отправился обратно к хижине, что притаилась в проклятых землях и ничейных территориях. Куда чужая нога не ступала, куда руки предателей не моги дотянуться. Туда, где нашли пристанище приёмный отец и младший княжич.
Тверд шагал прочь… вглубь леса. Огонь ненависти полыхал в его душе в полную силу, сжигая всё человеческое, оставляя звериное, страшное начало.
***
В свободное время Тверд много думал о Казимире, но ещё больше о Мирославе. После того, как Богдан с княжичем схоронились в лесах, новоиспечённая княжна Минского княжества не могла оставаться у власти и полноценно править одной. Так на вече порешили. Несчастное дитя, не успевшее вкусить счастливой жизни с Радомиром, но так отчаянно желающее быть хорошей и примерной. Она задурила голову всем. Своим невинным обликом, благодетельностью, послушанием и кротостью. Задурила головы так, что ни одна живая душа не усомнилась в её несчастной судьбе и коварно-предательской сути младшего княжича и его наставника. Их судили без суда. Обвинили бездоказательно и открыли на них охоту. Мирослава же… со смиренностью приняла решение общего совета бояр и старост селений и деревень княжества, что быть ей женой. Если не Радомира, то сына его… но достойного. И ежели убиты все сыновья Минского, окромя Казимира, кто свои права на власть выдвинул одним из первых, то ему и княжить.
Мирослава согласилась…
И в том, что она подлее многих, Тверд прознал сразу опосля обручения княжны Добродской с Всеволодовичем Кутеевым по матушке, Семидоле, и Минским – по отцу. Слухами земля… а ежели, есть о чём посудачить, так сам бог велел сплетням по весям и сёлам разлететься. О том, как счастлива пара. Как лучится гордостью жена.
И что неспроста… всё так случилось.
Вот тогда впервые и стали зарождаться недовольства и удивление люда.
Разве ж такое бывает, выйти за одного, и сразу после его смерти, так скоро обрести счастье с другим? Тем более в обход законов и устоев, мол, обязана она выждать опосля кончины Радомира… Но и тут нашли лаз – мол, не успел он её сделать полноценно своей женой, а стало быть – обряд не довершился. Потому вольна она в своих желаниях и поступках.
Вот и вышло всё не по-человечески, не по-людски… подло.
Но когда так, то и народ бунтует, потому и загомонили…
А если учесть, что княжества хоть и разделены несколькими другими, да прижаты вражьими – степными народами, да лесами дремучими, то с княжества Добродского примчался гонец тихий, кто и сообщил, что были молодые знакомы. Что нежные чувства и у них были задолго до свадьбы Мирославы и Радомира.
Так оно или нет – уж правды не сыскать, да и не доказать.
Потому домыслами этими и жил Тверд.
И Мирославу вспоминал. Миловидную, кроткую… Девицу, научившую его ненавидеть женщин. Кто показала истинное лицо безжалостной твари, нося маску смиренной лани. Кто дал понять, что доверять никому нельзя!
Что враг лицом к лицу не так опасен, как друг за спиной. Что держать врагов лучше на стороне, но коль допускать, то лучше близко, дабы он всегда был пред глазами.
Что оголять своих эмоций нельзя. Что за добро рано или поздно ждёт расплата… И ранить себя ни в коем случае нельзя допустить. Плоть… она может излечиться, а вот душа и сердце… Шрамы там остаются навсегда.
Потому младший княжич оставался себе верен.
Слыл молчаливым, холодным, угрюмым.
Наверное, именно это равнодушие и непрошибаемость по отношению к красавицам и привлекала к Тверду девиц, где бы он ни появлялся.
Выходить в свет, на люди – приходилось – княжич продавал выделанные шкуры. Его так и кличали – охотник! Жить отшельниками было хорошо, они с наставником сами добывали себе пропитание и даже штопали вещи. Но ткань приходилось покупать, как и заказывать у мастера добротную обувь. Тем более, когда на носу зима. По снегу выходить не решались – вдруг кто проследить возжелает… Потому старались запастись необходимым по весне и осени. Так как Богдан был приметен и узнать его могла каждая собака, вот и приходилось заметно окрепшему, возмужавшему Тверду брать продажу и покупку на себя.