Враг женщин
Шрифт:
Целую тебя, Сара.
Глава четвертая
От Сары Нермин
Любимая
В конце своего письма ты говоришь: «Я постоянно гляжу на дорогу. Каждый день ожидаю твоего приезда. Прошло уже одиннадцать дней с тех пор, как уехала Сара… В усадьбе своего дяди она, должно быть, умирает от скуки. Надо срочно придумать какой-нибудь предлог и вернуть ее в Стамбул, — единодушно говорим мы, все твои друзья и подруги…»
Дорогая Нермин, я думаю, что вы напрасно ожидаете моего приезда в ближайшее время. Потому что я очень прониклась обстановкой этого селения.
Есть такая поговорка: «Чем быть вторым в Риме, лучше быть первым в деревне из двух домиков». В Стамбуле я даже во второй ряд не попадаю. Это огромный город… Там всегда найдутся те, кто бросит мне вызов, начнет бороться со мной за влияние… А здесь — я королева. У меня нет соперниц. Мой успех и моя власть все возрастают. Мое появление в поселке становится уже событием, праздником. Мужчины тех мест не похожи на наших салонных джентльменов, которые напоминают мне обученных хорошим манерам обезьян. Эти не скрывают своих чувств, говорят открыто, без прикрас. С виду они грубы и смешны, но, что поделать, мы должны быть снисходительными к ним, их непосредственности.
Вот несколько примеров того, как они восхваляют меня. Я слышала это своими ушами:
— Стать бы мне не человеком, а мухой, чтобы я мог прикасаться к ее лицу, ее рукам…
— Неужели она такое же существо, как и мы, которое ест и пьет?
— Позавчера моя жена начала капризничать. Это меня взбесило, и я огрел ее палкой…
— О Аллах, она словно хрустальная! Сквозь одну щечку можно разглядеть другую, кожа словно прозрачная…
Может быть, оттого, что я уже пресытилась украденными из книг комплиментами в салонах, эти примитивные, лишенные смысла эпитеты меня развлекают…
Местные жители влюбляются в меня. Одного из них я опишу. Его имя я не запомнила. Оно заканчивается на «…уллах». Абдуллах, Нуруллах. Не помню. Ему лет шестьдесят. Он состоятельный старичок. Был старостой какого-то квартала. Такие старики поучают жителей поселка, разносят сплетни, следят за тем, кто куда заходит, откуда выходит. Они собирают подписи, чтобы кого-то выгнать из квартала. И он такой же. Мне сообщили, что этот староста жаловался, что я хожу по улицам в открытом платье. А кроме того, что он порицает молодых людей, которые увиваются за мной. Я сама слышала, как он отчитывал юношей, уставившихся на меня: «Что вы, человека не видели?» Тогда я его и разглядела: щуплое тельце с большущей головой и лицом, вытянутым, как у лошади. Он больше похож не на тех фанатичных ходжей, которые воспитывают народ, не ожидая для себя награды, а скорее на старых волков, что каждые два-три года меняют жен и сбивают с пути неопытных, глупых, неоперившихся девиц.
Я подумала: «Хорошо, уважаемый! Я покажу вам, чего стою. Вы говорите другим: что вы, человека не видели? Посмотрим, сами-то вы много ли повидали на своем веку таких, как я?»
Однажды мы снова приехали в селение. Я стояла на рынке и ожидала господина Ремзи, который зашел в одну лавку. Я заметила, что господин староста идет мимо меня, наклонив голову, сдвинув мохнатые брови и слегка ворча. Пользуясь случаем, я обратилась к нему:
— Извините, почтеннейший. Я хочу с вами переговорить. У вас есть минутка?
Он удивился и остановился передо мной.
Проникновенным голосом, в котором сквозила ирония, я начала:
— Почтеннейший, у меня был приемный отец, которого я очень любила. В прошлом году он скончался, долгие лета вам… Когда я вас увидела, мне показалось, будто он встал из могилы… Я очень разволновалась. Позвольте-ка, я рассмотрю вас повнимательнее. Должно быть, у вас тоже были в жизни скорбные минуты. Вы поймете мою печаль.
Староста был просто сражен и застыл на месте. Он все еще не поворачивал ко мне лица. Возможно, он колебался — уйти ли ему сразу или поговорить со мной. В конце концов, поразмыслив не знаю о чем, он принял решение поговорить со мной. Все еще не в силах изменить выражение лица, он повернулся ко мне и посмотрел мне в глаза… У господина старосты были такие густые усы, борода и брови, что если бы мы их все состригли, мы могли бы сделать усы для всех желторотых юнцов в Стамбуле. Так мне подумалось. И пока он смотрел на меня, я с трудом сдерживала смех. Из этих густых зарослей высовывался огромный бесформенный нос, над которым блестели близко посаженные синие глаза, которые то и дело удивленно моргали.
В том же тоне, что и прежде, я продолжала мою грустную историю. Староста, посматривая на меня, отвечал:
— Нельзя умереть вместе с умершим. Пусть Аллах даст вам такую долгую жизнь, каково число комков земли на могиле усопшего.
Такими словами он пытался меня утешить. Мы расстались, пообещав, что при случае я поделюсь с ним своим горем.
После его разговора со мной весь базар стал уважать господина старосту. Сам он, должно быть, догадался об этом, так как в его походке вдруг появилось какое-то странное величие.
После этой встречи оборона бедного старика была сломлена. Теперь, когда он издалека видел меня, он робко приближался ко мне и при этом еще гордился тем, что является моим приятелем. И хотя старикашка посматривал на других свысока, но передо мной терялся, склонял голову, разговаривал очень мягко и даже огорчался, если я его не замечала.
Ты скажешь: Сара, что это за бессмысленная и неуместная игра? Какое удовольствие ты находишь в том, чтобы свести с ума, измучить старого человека, привязав его к себе?
Нермин, я признаю твою правоту… Но это уже не в моей власти. Я такая с самого детства, с пеленок. Моя красота слишком избаловала меня. Я испытываю просто какое-то болезненное наслаждение, влюбляя в себя окружающих, делая их своими поклонниками. Наверное, это неизлечимо… Я считаю, что красота, вокруг которой не возникает поклонения, — ненужная вещь. Я чувствую, что поступаю плохо… В один прекрасный день я, вероятно; понесу за это наказание. Может быть, оно уже началось… Кругом я вижу людей, которые женятся, создают семьи и живут счастливо. Ты знаешь, как я над ними посмеивалась, Нермин… Однако к моему веселью начало примешиваться страдание, зависть… Как жаль, что я не смогу посвятить свою жизнь кому-то… Я никого не люблю. Хотя мне уже двадцать два года… Извини, я привыкла всем врать и тебе повторяю то же самое… И мне и тебе уже давно исполнилось двадцать шесть, ведь так? Оставаясь наедине с собой, мы можем себе признаться, что нам, по правде говоря, даже больше. Значит, уже скоро тридцать… А что потом? Ты видишь, я права, говоря, что наказание уже началось. Когда я писала тебе все это, откуда-то появилось такое невеселое настроение. Но я должна еще сообщить тебе нечто важное. Уже начинаю. Я передам тебе о всех событиях последовательно, согласно хронологии, словно учитель истории. Ну вот, опять слышатся шаги за дверью. Возможно, это снова зять моего дяди.