Враги народа. От чиновников до олигархов
Шрифт:
— Вот отсюда только что уехал Иванов, — пропела горничная Ольга, — даже прибрать еще не успели.
На столе мы увидели легкий гастрономический мусор, все остальное в апартаментах было в порядке. Видно, аккуратный человек Иванов. Стулья напоминали те, за которыми охотился Остап Бендер, а ковровое покрытие с таким длинным ворсом, что хоть косой коси. Впрочем, ступеньки на второй этаж были изрядно потерты, ну да чего уж там.
В момент нашего пребывания на XXI этаже из высокопоставленных гостей здесь находился лишь Примаков. Охранник у него оказался очень добрым улыбчивым парнем. Мы попросили его сообщить Евгению Максимовичу, что хотим поговорить с ним о солнце, воздухе и воде. Охранник сказал: «Стойте здесь, в коридоре. Когда мы будем проходить мимо, я вас ему представлю, а дальше уже зависит от него».
Мы решили удостовериться в словах академика и уже с утра загорали на спецпляже. Но прежде чем рассказать, что мы там увидели, я выполню обещание и открою рецепт проникновения на спецобъекты, куда простым смертным вход заказан.
У любой охраны, а особенно у охраны очень важных персон, есть одна маленькая слабость. Они боятся тех, кого охраняют. И тех, кто дружит с теми, кого они охраняют. Обидеть человека, близкого к телу охраняемого, — главная опасность для телохранителя. На этом мы и сыграли. Когда мы шли к Харитонову, Анатолий сказал мне: «Веди себя на КПП так, будто ты с ним вместе двадцать урожаев собрал». И так везде вплоть до спецпляжа. Когда мы поравнялись с надписью «Техническая зона, купание запрещено», нас спросили: «Вам сюда можно?» Мы посмотрели на охрану угрожающе и в то же время иронично: «Неужели вы думаете, что если бы нам было нельзя, мы бы сюда пошли?!» Этого хватило. Представив на минуточку вместо себя чеченских террористов, мы стали сильно переживать за всех, кого здесь увидели.
Спецпляж — это 200 метров в длину и метров сто в ширину. С одной стороны он огорожен дамбой, с другой — красной ленточкой. Возле самого прибоя стоит большой овальный стол, окруженный стульями и шезлонгами. На столе — фрукты и вода. Когда к восьми часам утра на пляж приехали на микроавтобусе академики и уселись за стол, молодая официантка стала предлагать им мороженое.
Мы долго всматривались в умные лица, но Примакова не видели. Его не было ни в 8 часов, ни в полдевятого. «Не обманул Максимыч, — шепнул мне Анатолий. — Действительно работать приехал». Но в следующую минуту мы убедились в обратном. Мы увидели Примакова, выходящего из пучины морской, опираясь на руку охранника. Как он оказался в море — загадка. Пропустить его приход мы никак не могли. Неужели обогнул вплавь длинную дамбу?
— Итак, мы погорели на работе! — донеслось из-за стола. Это сказал Примаков. Все засмеялись.
Потом они много говорили о финансировании науки, о каком-то вчерашнем документальном фильме про ЦК, Примаков хвалил морей погоду. Не говорили только о лодке «Курск».
После того, как мы стали своими в Видяево, очень трудно было возвращаться в Мурманск. Вот таксисты спрашивают, не нужно ли нам в Североморск. За гарантированный проезд через КПП — второй счетчик. Вот уличный музыкант голосом Высоцкого гоняет «Спасите наши души!». Вот зарабатывают себе очки два немецких журналиста: выступая по НТВ, они врут на весь мир, что, кроме них и представителей государственного телевидения, на встрече родственников экипажа «Курска» с Владимиром Путиным никого из журналистов не было. А вот уже наши журналисты наперебой говорят, что вместе с «Курском» утонули Путин, армия, совесть нации. Побывав там, в эпицентре трагедии, мы можем согласиться только с последним. С совестью нации в эти дни действительно были большие проблемы.
В Видяево мы попали самым естественным путем — официально, с разрешения начальника штаба Северного флота адмирала Моцака. Почему-то мало кому из журналистов пришло в голову такое простое решение их проблемы, большинство искало какие-то шпионские пути. В мурманском аэропорту, откуда мы должны были отправиться в гарнизон вместе с прилетевшими родственниками, нас посадили в микроавтобус. На заднем сиденье, плотно закрывшись занавеской, сидела француженка из «Нувель обсерватер». На КПП ее прикрыл капитан 2-го ранга, ответственный за встречу родственников, но уже через час пребывания в Видяеве француженку замели фээсбэшники. Пробашляла она или не пробашляла, не знаю. Хочется верить, что капитан сделал это из бескорыстной любви к женщинам.
Еще вместе с нами ехали несколько молодых моряков и три человека, похожие на родственников. Две женщины и один мужчина. Сомневаться в их причастности к трагедии заставляло лишь одно обстоятельство: они улыбались. А когда нам пришлось толкать забарахливший автобус, женщины даже смеялись и радовались, как колхозницы в советских фильмах, возвращающиеся с битвы за урожай. «Вы из Комитета солдатских матерей?» — спросил я. «Нет, мы родственники».
Вечером того же дня я познакомился с военными психологами из Санкт-Петербургской военно-медицинской академии. Профессор Вячеслав Шамрей, который работал с родными погибших на «Комсомольце», сказал мне, что эта искренняя улыбка на лице убитого горем человека, называется «неосознанной психологической защитой». В самолете, на котором родственники летели в Мурманск, был дядечка, который, войдя в салон, радовался как ребенок: «Ну вот, хоть в самолете полетаю. А то сижу всю жизнь в своем Серпуховском районе, света белого не вижу!» Это значит, что дядечке было очень плохо.
— К Рузлеву Саше едем… Старшему мичману… 24 года, второй отсек, — после слова «отсек» женщины зарыдали. Это слово здесь подсознательно как будто что-то ОТСЕКает. — А это отец его, он здесь живет, тоже подводник, всю жизнь проплавал. Как зовут? Владимир Николаевич. Только вы его не спрашивайте ни о чем, пожалуйста.
Женщины едут из города Сасово Рязанской области. Услышав знакомое слово, к ним оборачивается молодой лейтенант: «Я тоже из Рязани». Но уже через несколько минут разговор земляков принимает другой оборот. Славе, так зовут молодого человека, приходится обороняться от потока жестоких обвинений. Женщины успокаиваются лишь минут через тридцать и даже извиняются. Судя по всему, на них подействовали не столько слова Славы, сколько его лицо. На нем можно было прочитать все признаки езаслуженно оскорбленного достоинства офицера — дергающийся подбородок, напряженные скулы, горящие глаза.
Слава — настоящий подводник. Романтик, педант, фанатик. Бледный лицом и волосом. Одетый с иголочки — несмотря на то, что новую форму в срок уже давно не выдают. У него в казарме над кроватью — строчки: «Пусть корабли не умирают никогда,/ а лишь меняют облик свой./ Но в превращеньи забирают/ привязанность сердец с собой». Ему тоже 24 года, как и погибшему Рузлеву. Высшее военно-морское училище в Питере он окончил с отличием, у него было право выбора — и он сознательно пришел именно в этот гарнизон, где зарплата 1200 рублей, полярная ночь и беспредельное равнодушие защищаемой страны. Пока он был в училище, его в лицо и на страницах газет называли иждивенцем. А после того, как утонул «Курск», Славу называют убийцей. Хватит ли Славе сил, чтобы прослужить Родине хотя бы до 30 лет, — не уверен.
— В этот поход пошли лучшие. Я тоже рвался на «Курск», но меня не взяли… — Он не договорил, потому что его подозвали товарищи. Он возвращается и уже не отвечает на вопросы. — Извините, но говорить с вами я не имею права. У нас таких, как вы, называют шакалами.
У Дома офицеров уже ждала толпа — те, кто добрался до Видяева своим ходом раньше. Ими уже была полностью заселена скромная местная гостиница. Из сотни вновь прибывших 75 человек разместили у себя в квартирах жители гарнизона, остальных повезли на госпитальное судно «Свирь», пришвартовавшееся в бухте Ара-губа, на том самом месте, где стояла лодка «Курск». Ара-губа в переводе с финно-угорского означает «бухта благополучия».
Там же, на «Свири», поселились сотрудники Центра медицины катастроф, мурманской «Скорой помощи» и семеро военных психологов. Всего же в Видяеве психологов было столько, что на каждого приходилось семеро родственников, а родственников собралось около 400. Это было в восьмом часу вечера, и очень многие уже слышали заявление Моцака о том, что все погибли. Начгарнизона Дубовой как мог утешал людей: «Не говорил начштаба ничего подобного. Только что пресс-служба дала опровержение». Люди готовы были сойти с ума от непонимания.