Враги за рубежом
Шрифт:
— Да, а потом ты перешел черту, — обвиняю я. — На самом деле я не собиралась тебя целовать!
Я никогда раньше не видела, чтобы он так выглядел. Ярость — да, но все гораздо сложнее. Если бы я не знала его лучше, я бы приняла его ошарашенное выражение лица за настоящую боль.
Но ведь это тоже часть дела, не так ли? Он не может сейчас рассмеяться и признать свою неправоту.
Он все еще в игре.
Ной просто поцеловал меня, как будто я была его жизненной силой. Он заставил меня поверить в это всей душой, всего на одну прекрасную
Я могу представить, как он ломает характер и признается. Зловещее ликование искажает его черты лица. Но эти глаза не меняются. Эта боль, какой бы мимолетной она ни была, не превращается в триумф. Она превращается в изнеможение.
— Скажи остальным, что я возвращаюсь в школу, — говорит он, поворачивается и пробирается сквозь толпу к входной двери, ни разу не оглянувшись.
Я злюсь на него за то, что он ушел раньше меня. Я не хочу возвращаться к нашему столу, чтобы разгребать беспорядок, который мы только что создали.
Мой желудок урчит, как бы говоря: «Привет! Дерьмовое время, я знаю, ха-ха, но ты ведь помнишь, что тебе все равно нужно меня накормить?»
Но я не буду ничего заказывать.
У меня есть задание, и как только я его выполню, уйду.
Думаю, есть два варианта развития событий, которые обнаружу, когда вернусь к столу. Либо Лоренцо и Габриэлла видели, как мы с Ноем целовались, и очень смущены и, возможно, расстроены из-за нас, либо они просто хотят поесть, и будут глубоко озадачены и, возможно, расстроены, когда узнают, что мы ничего не заказывали за все то время, что нас не было.
Как ни странно, когда я замечаю их в толпе, они не барабанят пальцами по столу, заводя неловкий разговор в наше отсутствие. Габриэлла пересела на мое место на скамейке и наклонила голову в сторону Лоренцо. Он говорит, а она смеется, и, судя по всему, им очень нравится. Она говорит что-то, что, должно быть, нравится ему, потому что он протягивает руку и касается ее руки. Потом он не убирает ее.
Правильно.
Ну.
Это удобно.
— Привет, ребята.
Они оба дергаются от удивления, затем смотрят на меня с чувством вины в глазах. Габриэлла отодвигается от Лоренцо, пытаясь оставить между ними хоть какое-то пространство.
Я машу рукой, чтобы она знала, что не стоит беспокоиться.
— Я не… что бы здесь ни происходило или не происходило, это… слушайте, Ной только что ушел, потому что… ну, я не знаю точно, но я тоже собираюсь уйти.
Вау, так вот как бы это звучало, если бы я потеряла половину своих мозговых клеток.
У них обоих хватает приличия выглядеть обеспокоенными.
— С ним все в порядке? — спрашивает Габриэлла, ее взгляд метнулся к двери. — Мне пойти проверить его?
В ее голосе нет энтузиазма. Я могу сказать, что она предлагает только потому, что знает, что это правильно.
— Нет. Вы двое останьтесь. Пожалуйста. Наслаждайтесь… Я хотела сказать едой, но мы не заказывали. Извините за это, — я начинаю отступать, словно надеясь раствориться в воздухе, но потом делаю паузу и снова наклоняюсь, жестом указывая между ними. — Я не знаю, как сказать это так, чтобы не показаться неловкой, поэтому просто скажу прямо. Похоже, у вас много общего, и если вы заинтересованы друг в друге, дерзайте. Лоренцо, я… не в лучшем положении, очевидно. Теперь я это понимаю и сожалею. И Габриэлла,
Я решаю, что это самое подходящее место, чтобы прекратить разговор. Они встречаются взглядами, и я понимаю, что как только я отойду от этого странного взаимодействия, им будет что сказать.
Ее щеки выглядели раскрасневшимися. Как ты думаешь, ее щеки выглядели раскрасневшимися?
Ной просто встал и ушел?
И ДА ЛАДНО… они даже не заказали нам еду?
Я жалко машу рукой, потом поворачиваюсь и туннельным зрением смотрю на выход, пока не достигаю его, протискиваюсь в дверь и убегаю в ночь.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТЬ
В моей голове беспорядочная путаница мыслей. За пределами бара я пытаюсь думать так усердно и так быстро, чтобы осмыслить последние несколько минут, что у меня начинает болеть голова. А может, это просто последствия солнца, выпитого коктейля и нулевого количества калорий, которые я ввела в свой организм с обеда.
Последние несколько лет Ной был постоянным членом моей жизни. Через тяжелые расставания и переезды, через страх рака у моего отца и неудачную челку, он был моим коллегой. Моей второй половиной. Моим надежным заклятым врагом.
Сегодняшняя ночь могла изменить это, и виновата в этом только я сама.
Как кто-то придумавший идеальную шутку, я преподнесла себя Ною на блюдечке с голубой каемочкой. Он не мог удержаться, чтобы не зайти так далеко. Я вела себя плохо, и он превзошел меня. Это… это было худшее, что он когда-либо делал.
В моей жизни было несколько раз, когда я чувствовала душераздирающую грусть или одиночество. Когда меня не пригласили на день рождения Лорен Валентайн в пятом классе, что включало поездку на лимузине на концерт Джонас Бразерс и породило множество внутренних шуток, которые мне пришлось терпеть весь следующий год моей жизни. Прости, Одри. Ты должна была быть там. Когда я не поступила в выбранный мною колледж, куда собирались все мои друзья, я думала, что это конец света. Когда в двадцать с небольшим я не получила работу в издательстве, я считала себя лузером и неудачницей, особенно когда мне пришлось вернуться к родителям на несколько месяцев (хорошо, на год), потому что я не могла платить за аренду в городе. Когда я иду сегодня по улицам Рима и прохожу мимо пары, сидящей на крыльце, делящей бутылку вина и прислонившейся друг к другу, смеющейся, глупой, влюбленной, мне больно смотреть на них. Больно осознавать, насколько я далека от того, чтобы быть частью чего-то подобного.
Сегодня ночью меня поцеловали, и это было настоящее сказочное волшебство.
Потом я поняла, что на самом деле это было ничто. Фарс.
Суровое напоминание о том, как я одинока.
Вернувшись в церковь Святой Сесилии, я стою в коридоре перед дверью Ноя со сжатой в кулак рукой. Постучать было бы так просто. Вернуть нас на исходную линию было бы совсем несложно.
«Эй, давай забудем о баре. Утром ты можешь дразнить меня, а я буду вести себя раздраженно, и все будет хорошо в мире. Как насчет этого?»