Враги. История любви
Шрифт:
Американские миллионеры наняли воров, и они ограбили человека, который сидит перед вами. Они охотились за одним аппаратом, который я собственноручно собирал на протяжение многих лет. Если бы я создал этот аппарат — а мне оставалось сделать всего только шаг — то американские нефтяные концерны обанкротились бы. Но они не могли воспользоваться аппаратом и химикалиями к нему без моей помощи. Концерны предлагали мне отступные. У меня были трудности с получением гражданства, и я уверен, что они ждали подходящего момента, чтобы нарушить мои гражданские права. Можно десять раз на дню плевать в лицо дяде Сэму, и он будет ухмыляться в ответ на все это пустяки. Но когда пытается пощупать его ценные бумаги, он превращается в тигра.
О чем я? Ах, да, об Америке. Что Маша
Она оказалась бы в лагере для беженцев, который был бы немногим лучше, чем немецкий. Ее мать больна, в том климате она не протянула бы долго. Я не хочу строить из себя святого. Незадолго да того, как мы прибыли сюда, у меня была связь с другой женщиной. Она хотела, чтобы я развелся с Машей. Она была американка, вдова миллионера, и она была готова оборудовать для меня лабораторию, чтобы я мог работать независимо от университетов. Но я как-то еще не был готов к разводу. Все должно вызреть, даже рак. Конечно, я больше не верил Маше, и действительно, едва здесь мы встали на ноги, как она снова начала свои старые штуки. Но оказывается, можно жить вместе и без доверия. Однажды я встретил старого школьного товарища, который признался мне, что его жена спит с другими мужчинами. Когда, я спросил его, почему он терпит это, он ответил: "Можно преодолеть и ревность". Можно преодолеть все, только не смерть.
Как насчет еще одной чашки кофе? Нет? Да, преодолеть можно все. Я не знаю точно, как она с вами познакомилась, да это мне и безразлично. Какое это имеет значение? Я вас не упрекаю. Вы мне не обещали, что будете лояльным, а кроме Того, мы берем в этом мире то, что можем взять. Я беру у вас, а вы берете у меня. Я знаю наверняка, что здесь, в Америке, у нее до вас был еще кто-то, потому что я встречался с ним, и он не делал из этого тайны. Познакомившись с вами, она стала просить меня о разводе, но я не чувствовал, что чем-то обязан ей, потому что она разрушила мою жизнь. Она без проблем могла бы получить развод по гражданскому законодательству — мы уже некоторое время не живом вместе. Но никто но заставит меня согласиться на еврейский развод — даже величайший из раввинов. Это ее вина, что у меня до сих пор нет работы. Когда наш брак рухнул, я пытался продолжать научную работу, но я был в очень плохом состоянии и не мог сосредоточиться на серьезной работе. Я начал ненавидеть ее, хотя ненависть мне не свойственна. Я говорю с вами как друг и желаю вам только добра. Мысль моя очень проста: не вы, так кто-то другой. Если бы я был настолько виноват, как это хотела бы представить Маша, стала бы ее мать посылать мне поздравительную открытку на Рош Хашана?
А теперь перехожу к делу. Несколько недель назад Маша позвонила мне и попросила о встрече. "Что случилось?", — спросил я. Она ходила вокруг да около, пока я на сказал, что жду ее. Она пришла на взводе, fit to kill, как говорят здесь в Америке. Я уже знал о вас, но она начала рассказывать мне все заново, так, как будто эта вчера случилось. Во всех подробностях. Она в вас влюблена; она беременна. Она хочет ребенка. Она ищет рабби для бракосочетания — ради своей матери. "С каких это пор ты стала заботиться о своей матери?" — спросил я ее. Я был в отвратительном настроении. Она села и забросила ногу на ногу, как актриса, позирующая для фотографа. Я сказал ей: "Ты вела себя как проститутка, еще когда мы были вместе, теперь плати за это". Она почти не возражала. "Мы все еще муж и жена", — сказала она. "Я думаю, нам можно". Я до сих пор не знаю, почему сделал это. Из тщеславия. наверное. Потом я встретил рабби Ламперта, и он рассказал мне о вас, о вашей учености, о вашем многолетнем пребывании на том чердаке, и мне все стало ясно, до боли ясно. Я понял, что она поймала вас в свои сети точно так же, как меня. Почему ее тянет к интеллектуалам — это был бы неплохой вопрос. Хотя она связывалась и с вышибалами.
Вот, коротко говоря, все. Я долго не решался рассказать это вам. Я пришел к выводу, что обязан предупредить вас. Надеюсь со крайней мере, что ребенок ваш. Похоже на то, что она вас действительно любит, но с таким человеком, как она, никогда нельзя
"Я не женюсь ней", — сказал Герман. Он говорил так тихо, что Леон Тортшинер должен был приложить ладонь к уху.
"Что? Послушайте, об одном хочу сказать вам. Не говорите ей о нашей встрече. Конечно, я должен был встретиться с вами еще раньше, но вы же видите — я непрактичный, человек. Я сам на себя навлекаю неприятности. Если она узнает, что я рассказал вам о том, что было — я не поручусь за собственную жизнь".
"Я ничего ей не скажу".
"Вы вовсе не обязаны на ней жениться. Такой женщине как-раз неплохо схлопотать внебрачного ребенка. Кто тут заслуживает сострадания — так это вы. Ваша жена — она погибла?"
"Да, она погибла".
"Дети тоже?"
"Да".
"Рабби рассказал мне, что вы живете у друга и что у вас нет телефона, но я вспомнил, что видел ваш телефон в машиной записной книжке. У важных номеров она всегда делает кружочки и рисует цветы и зверей. Вокруг вашего номера она нарисовала целый сад с деревьями и змеями".
"Как получилось, что вы сегодня в Бруклине, если живете в Манхэттене?", — спросил Герман.
"У меня здесь друзья", — сказал Тортшинер очевидную ложь.
"Мне надо идти", — сказал Герман. "Большое спасибо".
"К чему такая сделка? Подождите. Я думаю только о вашем благополучии. В Европе у людей была привычка, жить скрытно и для самих себя. Там в этом, наверное, был свой смысл, но здесь-то свободная страна и нет нужды прятаться. Здесь можно быть коммунистом, анархистом, кем угодно. Здесь есть религиозные секты, которые, молясь, держат змею в руке — из-за того, что что-то на эту тему сказано в каком-нибудь стихе книги псалмов. Другие ходят голые. Маша волочит за собой целый тюк своих тайн. Самая большая глупость людей, имеющих тайны, состоит в том, что они обманывают сами себя. Маша рассказывала мне вещи, которые не должна была бы рассказывать. Если бы не она, я бы этого никогда не узнал".
"Что она вам рассказывала?"
"Что она рассказывала мне, она расскажет и вам. Это только вопрос времени. Люди охотно рассказывают обо всем, даже о грыже. Мне нет нужды сообщать вам, что по ночам она не спит. Она курят и разговаривает. Я умолял ее дать мае поспать. Но демон, сидящий в ней. не дает ей покоя. Если бы она жила в средние века, то в субботнюю ночь наверняка летала бы на помеле на свидание с чертом. Но Бронкс — это место, где черт помер бы от скуки. Ее мать, на свой лад, тоже ведьма, но добрая ведьма: наполовину раввинша, наполовину прорицательница. Каждое существо женского пола плетет сети, как паук. Появится рядом муха — тут же попадет в сеть. Если не бежать от них, они высосут последнюю каплю жизни".
"Я-то уж убежать смогу. Пока".
"Мы могли бы быть друзьями. Рабби — дикарь, но он любит людей. У него огромные связи, и он может быть вам полезен. Он гневается на меня, потому что я не хочу выискивать в Книге Бытия намеков на электронику и телевидение. Но он найдет кого-нибудь, кто сделает это. Он до сути своей янки, хотя я думаю, что он родился в Польше. Его настоящее имя не Милтон, а Мелех. Он по любому доводу выписывает чек. Когда он явится в мир иной и должен будет отчитаться, Он вытащит чековую книжку. Но, как всегда утверждала моя бабушка Райце, у савана нет карманов".
3
Зазвонил телефон, но Герман не подошел к нему. Он посчитал количество звонков и снова обратился к Гемаре. Он сидел за столом, который был покрыт праздничной скатертью, изучал текст и интонировал его, как это делал когда-то в школе в Живкове.
Мишна: "И вот обязанности, которые жена выполняет для своего мужа. Она мелет, печет, стирает, варит, кормит ребенка, убирает постель и прядет шерсть. Если она привела с собой служанку, то она не мелет, не печет и не стирает. Если она привела двух, то она не варит и не кормит ребенка; если трех, она не убирает постель и не прядет шерсть; если четырех, то она сидит в гостиной. Рабби Элизер говорит: "Даже если она привела ему полный дом служанок, он должен заставить ее прясть шерсть, потому что ничегонеделание приводит к болезни духа".