Врата Афин

Иггульден Конн

Он медленно шел по набережной, где в колыбелях из серого дуба лежали незаконченные скелеты, отгороженные от моря деревянными дверями и большими тюками. Когда придет время и они будут готовы, воде будет позволено хлынуть внутрь и поднять триеры в их новой стихии. Затем их отведут в море для ходовых испытаний.

Ксантипп зачарованно наблюдал, как на почти готовое судно устанавливают таран. Массивные бронзовые «убийцы кораблей» выглядели устрашающе и представляли собой листы металла, прибитые к деревянным балкам для идеального сочетания легкости и прочности. Длинные и широкие, они казались тупыми, но на то имелась причина. Их предназначением было пробивать

корпус так, чтобы атакующий корабль мог отступить и искать другую цель. Таран, похожий на шип, просто застревал бы в обшивке. Эти же были молотами. На полной скорости, с весом корабля и двух сотен человек, они могли пробить что угодно. Такая война нравилась Ксантиппу.

Пока он смотрел, морской бриз высушивал пот на его обнаженном теле. Болело колено. Он скучал по тем дням, когда при желании мог совершить подобную пробежку дюжину раз и не страдать потом целую неделю от боли в пояснице и мышцах. Ксантипп вздохнул. Возраст жесток. Но хорошо хоть выдался ясный день после трех дождливых.

Из-за триер, стоявших дальше на берегу, вышли двое мужчин. Ксантипп выругался себе под нос, узнав в более высоком Фемистокла, склонившего голову и говорившего что-то своему спутнику – Аристиду. Без сомнения, они были здесь по делам и, наверное, проверяли наличие каждого гвоздя и инструмента, а также все траты, до последней серебряной монеты. С флотом такого размера не могло и не должно было быть никаких потерь. Семьдесят кораблей – огромное предприятие, значительная часть богатства Афин – должны были отправиться в море, чтобы стать игрушкой судьбы. Находились такие, кто говорил, что городу не следовало выполнять просьбу Мильтиада, но он хорошо выбрал момент.

Ксантипп повернулся, чтобы уйти, но, конечно же, в этот момент Фемистокл почувствовал его пристальный взгляд и поднял глаза. Здоровяк поднял руку и позвал его по имени.

Ксантипп мог бы притвориться, сделать вид, что не слышал, но заколебался, и момент был упущен. Мужчины подошли к нему. Оба были в простых одеждах и несли под мышками свитки папируса, помеченные изображениями и списками. Ксантипп мысленно застонал, но отступать не собирался. Вместо этого он заставил себя улыбнуться и выпрямился, чувствуя, как по спине стекает пот. Неужели он стал таким ни на что не годным после Марафона? Он тренировался усерднее, чем когда-либо, но возраст все портил. Он представил, что становится рыхлым и у него вырастает живот, как у некоторых зрелых мужчин. Этот образ наполнил его ужасом, и он решил бежать изо всех сил на обратном пути – с коленом или без колена.

– Хорошо выглядишь, Ксантипп, – сказал Фемистокл. – Пришел посмотреть на свои корабли?

– Они не мои, – быстро ответил Ксантипп.

Как получилось, что Фемистокл всегда, казалось, нервировал его с первого слова? Это было неприятно. Зато Аристид выглядел спокойным и невозмутимым. И вдруг Ксантипп понял, что этот человек раздражает Фемистокла больше всех остальных.

– Рад видеть вас обоих в добром здравии. И рад, что вы так заботитесь о новых галерах.

Аристид в ответ мягко улыбнулся и сказал:

– Мы все заинтересованы в успехе. Мы трое выстояли при Марафоне и носим на себе шрамы того дня. Мой долг – убедиться, что Мильтиад хорошо начал. В конце концов, такова воля собрания.

Ксантипп опустил голову, успев заметить, как Фемистокл закатил глаза за спиной у Аристида.

– Я слышал о твоем назначении главным архонтом-эпонимом. Это вполне заслуженно.

К его удовольствию, Аристид отмахнулся от комплимента:

– Ты прекрасно знаешь, что такие вещи не имеют

никакого значения… В лучшем случае это искушение для тщеславия. В худшем – червяк в душе! Должно ли меня восхищать, что народное собрание проголосовало за мое имя в названии года? Были и другие кандидаты. Разве они менее достойны этой чести? Фемистокла можно было бы так же легко назначить на эту должность. Один голос мог бы разлучить нас – неужели меня тогда съела бы зависть? Будет ли от меня меньше пользы или от него – больше? Конечно нет. Все это пустяки. Я знаю, что ты это понимаешь.

Ксантипп почувствовал, что краснеет. Он был рад войти в узкий круг равных, независимо от того, какое это имело значение. Каждый год в городе избирался только один архонт-эпоним. «Год Аристида» становился опорой, на которой строились все события. «Это было через три года после Аристида», – говорили бы люди, возможно, в течение столетий. Ксантипп полагал, что Аристид мало заботится о таких почестях, но знал, что сам он не настолько скромен. Как, наверное, и Фемистокл.

– Я иду к начальнику порта, – сказал Аристид и протянул руку; Ксантипп ощутил твердое, сухое пожатие. – Обнаружил несоответствия в отчетах.

– Умысел или недосмотр? – спросил Ксантипп.

Присутствие Аристида заставляло его быть серьезным и вдумчивым. Этот человек устанавливал высокие стандарты.

Аристид ответил не сразу, прежде все взвесив, учитывая, что от этого зависела бы жизнь человека.

– Полагаю, что второе, но буду судить по его реакции. Если потребуется, приведу на суд собрания.

– Не ждешь опасности? – спросил Ксантипп. – У меня нет меча, но я мог бы сопровождать тебя. Не годится, чтобы на архонта нападали при исполнении им своих обязанностей.

Аристид задумчиво отвел взгляд и покачал головой. Ксантипп и раньше отмечал, что этот человек вообще лишен физического страха, как будто угроза ранения или даже смерти его не волновала.

– Я так не думаю. Меня здесь хорошо знают. Если он действительно набросится, найдется дюжина плотников и рабов, которые его удержат. Спасибо за твою заботу, Ксантипп. Ты хороший человек.

Ксантипп снова почувствовал, что краснеет. Аристид повернулся и направился к докам. Было бы заманчиво пойти с ним. Он почувствовал, что Фемистокл наблюдает за ним, подняв брови. Атмосфера была другой, как будто они оба сошли со сцены и могли быть самими собой. Ксантипп понял, что это сделал Аристид.

– Я провел утро с нашим новым архонтом, – вздохнул Фемистокл. – Утро, в которое уже не вернусь.

Ксантипп нахмурился, не желая быть втянутым в обсуждения и опасаясь каким-либо образом критиковать Аристида.

– Он лучший из нас, – твердо сказал он, игнорируя вспыльчивость собеседника.

– Для кого-то – возможно, – пожал плечами Фемистокл. – Некоторыми правят жадность, глупость и похоть. Они могли бы украсть драхму у собственной матери или наступить на пальцы ближнему, чтобы помешать ему подняться. Они как дети в своей злобе.

– Ты же не об Аристиде говоришь! – воскликнул Ксантипп, изумленно взглянув на него.

– Нет, конечно нет. Народу нужны такие люди, как Аристид. Народ должен знать, что есть те, кого можно оставить охранять комнату с золотыми монетами в полной уверенности, что не пропадет ни одна. Более того, они умерли бы с голоду, но не подняли бы и корки хлеба, которая им не принадлежит. Аристид – такой человек, я это знаю. Ты тоже это знаешь. Его воля… его честь – как железо. Он мог бы управлять этим портом или всем городом, и все работало бы, словно фаланга в идеальном строю.