Врата Афин
Шрифт:
Дышалось тяжело, челюсти как будто склеились. Четыреста шагов отделяли Ксантиппа от группы персидских лучников на берегу. Его шеренги расстроились, и гоплиты, не имея возможности сомкнуть щиты, представляли легкую цель. Лучники могли только мечтать о таком и поэтому уже спешили воспользоваться своим шансом.
Теперь они выстраивались в двух стадиях от неуклюже топчущихся греков. Выход был только один, но Ксантипп не был уверен, что им удастся этот маневр – в жару и в полной экипировке.
Четыреста шагов на глазах у смерти.
Он взял фляжку с водой у стоящего рядом воина, сделал несколько глотков и, пробормотав слова благодарности,
– Вперед, Акамантиды! Вперед, Афины! Вперед!
Ксантипп поднял щит и бросился на врага. Он смотрел на тысячи лучников, и все они, казалось, целились в него. Вместе с ним мчался Эпикл. Им обоим хватало сил бежать в доспехах, хотя Ксантипп уже чувствовал пронзающую колено боль.
Увидев, что Акамантиды перешли в наступление, остальные гоплиты левого фланга уже не могли больше бездействовать и, взревев в знак поддержки, устремились следом. Люди пыхтели под тяжестью оружия и доспехов, лица их покраснели и заблестели от пота, но они не сбавляли шаг.
Стрелы пролетели у Ксантиппа над головой, метя в отставших. Лучники привыкли поражать медленно движущиеся цели, а не вопящих и потрясающих копьями безумцев.
Добравшись до лучников, Ксантипп опустил щит, используя его как таран, и Эпикл шел рядом. Самым маленьким подразделением греческой армии были пары – двое мужчин, которые годами обучались и готовились вместе. Они сами и их семьи состояли в дружеских отношениях, и Ксантипп был рад, что в этот день Эпикл с ним.
Акамантиды и платейцы прорвали строй лучников и разделались с ними, как с жертвенными животными. Прорезав кровавую полосу, греки уничтожили одних и обратили в бегство других, которые устремились к берегу. Ксантипп с облегчением выдохнул и даже рассмеялся, когда его люди снова образовали боевой строй.
Их успех не остался незамеченным с обеих сторон. Персы заволновались, ожидая новых приказов или какого-нибудь выхода. Греки в центре фаланги призывали соотечественников вернуться на свое место на фланге. Ксантипп ждал, пока люди выровняют строй и сомкнут щиты. Мильтиад был со всеми. Архонт даже не смотрел в его сторону, и лицо у него было такое же красное, как у всех, будто его обожгло солнце. Возможно, так оно и было, пока он наблюдал за ходом сражения со стороны. Ксантипп задавался вопросом, рискнет ли Мильтиад пожаловаться на стратега. Он уже поклялся, что выдвинет собственное обвинение, если такое случится. Их фланг слишком долго стоял, ничего не делая. Если это не было предательством, то вполне могло бы им быть.
Теперь, забыв обо всех разногласиях и соперничестве, левое крыло двинулось вперед как единое целое и с ревом обрушилось на персидский фланг. Но даже когда они врезались во вражеский строй и забрали своими копьями первые жизни, Ксантипп не был уверен. Нет. Был. В глубине души он знал, что Мильтиада подкупили.
Сражение развернулось по всей линии, и только болота препятствовали тому, чтобы вихревой, рубящий, кровавый фронт распространился слишком далеко. Ксантипп сражался в мрачном молчании, а дневной свет с бесконечной медлительностью бледнел и таял с наступлением раннего вечера. Больше всего на свете стратег любил это время суток, когда воздух остывал, избавляясь от дневной жары. Он стоял с людьми своего города и убивал вместе с ними, хотя колено горело, не позволяя опереться на ногу всем весом.
Фемистокл и Аристид успешно сражались в центре. Слева Ксантипп и Эпикл с мрачным восторгом пронзали персов копьями, а затем рубили клинками, двигаясь строем вперед, шаг
Персы сломались, хотя за ними наблюдал их царь. Прежде чем почувствовать перемену, Ксантипп увидел, как убрали шатер. Он не мог определенно сказать, что было причиной и что следствием – то ли царь решил отступить к кораблям и таким образом лишил уверенности своих людей, то ли неизбежный разгром заставил великого царя бежать, чтобы не оказаться в ловушке на берегу.
Битва превратилась в жестокую бойню. У Ксантиппа сел голос, и оглашать его приказы пришлось Эпиклу. Отступая, «бессмертные» чувствовали море у себя за спиной. Плавать в своих стеганых доспехах они не могли. Сопротивление, когда у их ног заплескались волны, стало совершенно отчаянным. Именно тогда умение держать сомкнутый строй доказало свою ценность. Море вспенилось красным, тела павших персов заколыхались в прибое. Принявший царя корабль затянули на глубокую воду. Личная охрана, окружившая его тройным кольцом, стояла до последнего, хотя для них самих корабля не было.
Ксантипп увидел Мильтиада среди тех, кто вытеснил стражу на мелководье, где их рубили и кололи, пока они не пали вместе с остальными. Похоже, враги потеряли волю к сопротивлению, иначе они могли бы лучше справиться с усталыми греками. Но афиняне сражались не за царя. Возможно, дело было в этом.
Тем временем Фемистокл повел центральные племена против оставшихся пращников и лучников. Это были достойные враги, эфиопы и египтяне, вооруженные ножами и дубинками. Они умерли, как ягнята, не сумев ничего противопоставить гоплитам в бронзовых доспехах. Резня продолжалась до наступления темноты, а потом Аристид поджег застрявшие на берегу корабли. После ухода греческого войска ни один перс не остался в живых, чтобы грабить, насиловать или убивать невинных людей.
Море успокоилось, и тела натыкались одно на другое, как яблоки на воде. Когда все закончилось, в небе летнего вечера стояла высокая луна. Мильтиад выставил часовых и послал своего гонца Фидиппида из Марафона в Афины с вестью о победе. В тот вечер в каждом доме был праздник. Женщины и старики, хромые, больные и дети возносили богам благодарность за спасение.
Берег освещали костры, в которые, чтобы подсластить воздух, бросили ветки фенхеля. Прежде всего Ксантипп не пожалел времени, чтобы убедиться, что люди филы Акамантиды в безопасности и не истекают кровью от ран. Подтянувшийся обоз доставил перевязочный материал. Раны промыли вином и зашили при свете костров. Мертвых решили подсчитывать утром, когда рассветет. Большинство выживших просто сидели или стояли на коленях, измученные и ошеломленные всем, что видели, всем, что сделали.
Глава 8
Ксантипп стоял в темноте с закрытыми глазами. Сквозь веки просачивалось красноватое мерцание от потрескивающих костров. Заснуть не получалось, болело все тело, каждый сустав, а колено не сгибалось. Оно распухло почти вдвое, и Ксантиппу приходилось сжимать челюсти при малейшем движении, чтобы не вскрикнуть от боли. Стоять было легче, к тому же Эпикл бросил ему наполовину полный мех с разбавленным вином. Ксантипп не спросил, как другу случилось найти то, что искали все и каждый, от простого воина до стратега. Вино замедлило ход мыслей, как сеть, перекинутая рыбаками через реку. Даже в изнеможении не удавалось ни отвлечься, ни забыться – картины минувшего дня вспыхивали перед глазами одна за другой.