Врата Балдура: Арфа, посох и кинжал

Fomcka2108

Но она сильно облагается налогом,

И поэтому большинство сонной лилии ввозится контрабандой

И продаётся на чёрном рынке.

Употребление сонной лилии вызывает дезориентирующую эйфорию

И удивительную устойчивость к боли, но только в малых дозах.

Я стоял перед домом, из которого совсем недавно выходил. Простые потрёпанные двери, затронутые временем, с редкими следами ухода.

Смазанные

петли, видавшие лучшие дни и с трудом удерживающие плотно сбитые доски, окованные железом.

Небольшая ручка, затёртая от постоянного трения, и следы грязи на косяках, там, где детские ручки Нины упирались, чтобы открыть тяжёлую дверь.

Мутноватые окна, сквозь которые едва просматривались внутренности помещения, слабо поблёскивали на солнце, отбрасывая во все стороны тусклые солнечные зайчики.

А со стен в некоторых местах отваливалась краска и последние элементы декора.

В небольшом дворике стоит собачья будка без намека на цепь и десятки следов, среди которых отчётливо прослеживаются отпечатки маленьких ножек и собачьих лап.

Я не хотел туда заходить, словно шестое чувство шептало мне, что ничем хорошим это не закончится, но, в отличии от меня, Улдер не страдал моральными терзаниями.

Упрямо поджав челюсть, он проигнорировал мой ступор и стремительно пошёл вперёд, молча отдавая команды своим людям, окружающим домик со всех сторон.

Солдаты испытывали тревогу, постоянно оборачиваясь в мою сторону, не ожидавшие подобного поведения от постоянно уверенного в себе арфиста. Их чувства шептали им, что что-то не так и сейчас мы наконец найдём свою цель. И они не были одиноки в этом понимании.

Улдер громко тарабанил в дверь, не сдерживая голоса, крича на всю улицу, чтобы нам открыли, но в ответ была тишина. Лишь мирное звучание улиц большого города раздавалось вдали, да громкие крики припортовых птиц, напуганных голосом Огненного Кулака.

– Ломаем!

Хлёсткий приказ и два особо крупных новобранца, не размениваясь на вопросы, вытаскивают из-за поясов добротные топоры, обрушивая их на дверной проём.

Под хруст дерева во все стороны разлетались щепки, оглашая округу стоном двери, выламываемой под напористыми ударами солдат.

Всего пара минут и вот мы уже заходим внутрь, в просторную комнатушку, из которой можно попасть на второй этаж и подвал. Рядом не было ни души, а оставленные на столе столовые приборы вызвали на сердце нехорошие подозрения.

Подгнившая еда распространяла отвратительный сладковатый аромат, в котором проскальзывало нечто незнакомое и пугающее. Десятки мух сорвались к потолку, остерегаясь руки Улдера, смахивающего их подальше от стола.

– Здесь явно давно никого не было...

Я не стал ничего говорить, лишь молча продолжая осматривать дом. И чем больше я наблюдал и искал, тем хуже мне становилось на сердце.

Раскиданная

одежда, изорванные ковры и картины, разбитая посуда и множество других мелочей. Здесь не было следов борьбы, но создавалось ощущение, будто по дому пронёсся ураган, уничтожая всё, что попадалось под руку.

Прохудившиеся половицы лестницы скрипели под моими ногами, пока я поднимался на второй этаж, чтобы воочию увидеть спальные комнаты местных хозяев.

В воздухе витал аромат алкоголя и вскоре я начал обнаруживать разбитые и пролитые бутылки. Постепенно приближаясь к детской комнате, я встречал их всё чаще, натыкаясь на оставленный хозяином дома след.

Рука с дрожью толкнула последнюю разделяющую коридор и комнатку дверь, впуская меня внутрь. В нос ударил смрад немытого тела и перегара, вынуждая непроизвольно морщиться и вдохнуть поглубже.

Сбитый воздух, полный амбре и поднятыми пылинками, мешал нормально мыслить, вызывая головные боли.

Пришлось зажать нос, чтобы просто идти дальше, но я не смог сделать и шага в комнату, ведь на полу, в самом центре, валялось мужское тело.

Покрытое струпьями, со следами пыток, в собственной крови и рвоте лежал Шун, судорожно сжимая себя за плечи.

Мужчина медленно и размеренно дышал, не выказывая никаких эмоций по поводу своего состояния, лишь его глаза лихорадочно дергались под закрытыми веками. Он что-то тихо бормотал, вызывая любопытство. Даже несмотря на моё плохое предчувствие, я шагнул вперёд, вызывая новый скрип и привлекая к себе внимание.

Глаза отца-одиночки метнулись в мою сторону, после чего лицо озарилось улыбкой.

Безумие, оно плескалось в глубине его зрачка, такого маленького и пронзительно взирающего на меня, неотрывно следящего за каждым шагом.

Губы Шуна не останавливались ни на секунду, так и продолжая двигаться в такт дыханию, без ошибок и сомнений.

– ... Прими мою боль, прими и возрадуйся...

Сделав ещё один шаг, я расслышал часть его... молитвы. А это была именно она, такая страстная, искренняя и пугающая. Произнесённая сломленным человеком, чтобы его точно услышали.

– ... Прими мою боль, Госпожа, прими и прочувствуй её...

Он смотрел мне прямо в глаза, продолжая молиться, отчего на миг мне показалось, что в комнате стало темнее, а воздух превратился в настоящий удушающий газ.

Прокашлявшись, прочищая саднящее горло, я вновь шагнул вперёд, наклоняясь поближе, чтобы услышать слова Шуна целиком.

– Я наслаждаюсь ею, я чувствую её... Всем сердцем, всей душой, всем телом, каждым кончиком пальца, всё ради тебя, — несмотря на своё ужасное состояние, мужчина возносил хвалу неистово, словно его собеседник находился рядом с нами, — ни одна, даже самая сладкая пытка не сравнится с тем, что я испытал. Ни одна нанесённая рана не смоет того, что сейчас творится в моей душе.