Врата Изгнанников
Шрифт:
Наконец сзади послышалось ржанье лошадей и возгласы всадников. Моргейн натянула поводья. Они остановились на широком плече низкого холма и стали ждать.
— Им потребовалось слишком много времени, — недовольно сказала Моргейн. Она перевесила Подменыш на бок, расправила складки двухстороннего плаща, который ей дали эрхендимы, накрыла голову капюшоном — серая фигура на сером коне, смутно видимая через утренний туман; в следующее мгновение на краю оврага появились всадники — один, второй и третий. Они казались невооруженными, пока через удар сердца не подъехали поближе; тот, кто ехал впереди заколебался, его люди
— Мы не враги, — негромко сказал Вейни, пока человек спускался со склона и поднимался к ним.
— Леди, — сказал самый старший из них, осадил лошадь и почтительно наклонил голову, могучий мужчина с поседелыми косами и потрепанным вооружением.
— Благодарю, — мрачно сказала Моргейн, опираясь на луку седла. — Я буду делать только одно: ехать, ехать быстро и тихо. Я хочу найти дорогу, которая ведет в землю кел, и не хочу навредить никому, и вам в том числе. Я не хочу, чтобы мне говорили о других возможностях, все равно что. Скачите впереди меня, если хотите. Когда мы выедем на дорогу, ваша миссия закончится и вы можете вернуться к вашему лорду. Вопросы?
— Нет, леди.
Она кивнула на тропу, и все трое быстро поскакали вперед. Взгляд Моргейн скользнул по Брону и перешел на Чи, пока она брала в руки поводья серого; последним она взглянула на Вейни.
— Если они не перережут нам горло, — прошептал он на языке Эндар-Карша, и, пока они ехали, оставался поближе к ней. Всадники впереди уже растаяли в тумане, и Брон с Чи ехали гуськом по узкой тропинке. — Брон, — сказал Вейни, — ты знаешь этих троих?
— Старший — Эогар, — ответил Брон. — Остальные — его кузены: Тарс, который потемнее, и Патрин, с лицом в шрамах. Это все, что знаю, милорд — они не хуже и не лучше, чем все остальные.
— Выедем на дорогу — избавимся от них, — со своей стороны заметил Чи, — но хорошо и то, что пока они у нас есть. В словах Арундена очень много правды.
Дождь опять пошел, мелкий и надоедливый, ветер то уносил холодный туман, то он опять лез во все дыры. До полудня солнце никак не могло прорваться через облака, и после полудня лучше не стало. По низинам между холмами бежали ручейки Скругленные ветром головы холмов промокли насквозь, вода бежала по их лицам и шеям, а лесистые бока неясно вырисовывались в водяной дымке.
Отряд двигался ровно, но не быстро, и Моргейн недовольно молчала — Вейни знал этот взгляд, читал выражение поджатого рта и заметил несколько нетерпеливых взглядов, брошенных в небо, и нахмуренные брови, как если бы она глядела на живого врага.
Время, подумал он. Все больше и больше потерянного времени.
— Как далеко Дорога, — утром спросила она у Чи. — Два дня, — сказал Чи, — и мы опять выедем на нее. — Потом подумал и добавил, — Но может быть больше.
Их проводники внезапно остановились, дожидаясь их на тропинке; они потуже завернулись в плащи, а их лошади, прижавшие уши к спине, казались очень мокрыми и несчастливыми.
— Мы должны разбить лагерь, — сказал их предводитель, Эогар, так назвал его Брон. У него был жалкий, потерянный взгляд, он болезненно щурился, вода капала с его волос, и Вейни вспомнил прошлую ночь, лагерный костер и количество питья, которое влилось в глотки еще перед тем, как они ушли.
— Нет, — сказала Моргейн. И опять «Нет», когда Эогар стал говорить о погоде, дожде, лошадях, о скользких камнях и откосах. — Насколько хуже путь дальше? — спросила она, глядя на Чи и Брона, которые подъехали поближе к ним.
— Точно такой же, — ответил Чи, хотя самому ему было намного хуже, чем Эогару: одеяло плохо заменяло плащ, вода пропитала волокно и уже текла внутрь. — Ничем не хуже. Но и не лучше.
Только взглянув на него и на Брона, подумал Вейни, Моргейн оторвалась от своих мрачных мыслей и в ее взгляде появилось что-то более сложное — тревога. — Вперед, — тем не менее сказала она Эогару и его кузенам.
— Леди, — запротестовал Эогар, но Моргейн взглянула на него, и губы воина сами закрылись, борода дрогнула и во взгляде появилось что-то вроде страха. — Да, леди. — Вейни убрал руку с рукоятки меча, и три мокрых и очень несчастных человека повернули своих лошадей и пустили их дальше по голой тропинке, идущей вниз со склона холма.
Он не осмелился ни слова сказать Моргейн, хорошо зная ее настроение и черную ярость, сейчас клокотавшую в ней; он понимал, что за взгляд заставил трех здоровенных мужчин повернуться и без разговоров поехать вперед.
Тем не менее она не поехала за ними, а, глядя с тревогой на Чи, спросила, — Как ты?
— Терпимо, — ответил Чи, и, поглубже вздохнув, выпрямился в седле, — миледи.
Лицо Чи съежилось от холодного дождя, вода текла с волос, но в его глазах светилась не благодарность, нет, но, скорее, обожание. Да, обожание.
Вейни опустил голову и сосредоточился на тропе, по которой их вели проводники, пристально вглядывался в верхушки деревьев и глубины оврагов, которые Эрхин переходила своими уверенными аккуратными шагами.
Он не понимал, почему выражение лица Чи должно волновать его. Это не был взгляд юноши на девушку, которую он страстно желал. Он уже видел такой взгляд — он точно помнил — в часовне, при свете свечи, картина на дереве, лицо за лицом, все одинаковые…
Он не понимал, почему воспоминания из детства и Церкви постоянно возвращались к нему, более реальные, чем мир вокруг, более материальные, чем серый туман, посеревшие от тумана сосны и сколький гранит, или почему они вспомнились ему, когда Чи впервые подошел к ним, и этот горящий сумасшедший взгляд, у которого нет ничего общего с чистым лицом серьезного молодого человека, который почтительно разговаривает с Моргейн и глядит на нее так, как если бы она святая.
Но все-таки маленьких холодок страха он сумел объяснить себе — он понял, что стоит за участливым вопросом Моргейн, дружеским, не похожим на ее обычный разговор с Чи, особенно если она была чем-то отвлечена: Моргейн по-настоящему встревожена.
Я совсем не совершенство, вот что она хотела сказать, снова и снова, предостерегая его. И я не могу позволить себе быть идеалом.
И опять, этой ночью: как ты можешь любить меня?
И этим утром: Я лгу, ты знаешь, что я лгу, скажи ему…
Точно, он почувствовал в ней страх, вот что превратило его внутренности в спутанный клубок: растущее чувство паники, разница между тем, как она заботится о Чи и холодно обращается с Броном; и эти изменения в отношениях между ним самим и ей; а еще этот сумасшедший священник и проклятый подарок пограничного лорда. Нет времени подумать обо всем этом, надо скакать по холмам и оврагам в обществе людей, которым они не доверяли, по земле, где на каждом шагу может ждать засада: он может думать только о том, где они скачут, и что в лесу может подсказать ему о засаде, и о поведении людей, скачущих перед ним. Но, на самом деле, опасность исходила не из леса. Она была сзади, в молчании Моргейн, в том, как она смотрела на Чи и на него самого.