Врата огня

Прессфилд Стивен

Эти слова совершенно обезоружили Петуха. Можно было заметить, что воинственность в его глазах поугасла, а его гордая заносчивость поубавилась и притихла.

– В тебе больше отваги, чем когда-либо будет у меня,­ ответил бастард,– потому что ты рождаешь ее из нежного сердца, в то время как в меня боги вдавливали ее, пиная и колотя с самой колыбели. И тебе делает честь твоя откро­венность. Ты прав: я презирал тебя. До этого момента.

Тут Петух взглянул на меня, и я увидел замешатель­ство в его взгляде. Он был тронут прямотой Александра, и она склоняла его сердце остаться и даже согласиться на предложение. Однако усилием воли он стряхнул

чары. – Но ты не заставишь меня изменить решение, Алек­сандр. Пусть придет перс. Пусть он перемелет в пыль весь Лакедемон. Я спляшу на его могиле.

Мы услышали, как у Гармонии перехватило дыхание. Снаружи пылали факелы. Хижину окружили тени. Кто-­то сорвал занавес из одеяла. В дверном проеме высился Полиник в доспехах, а за спиной у него маячили четверо убийц из криптеи. Они были молоды, атлетически сложе­ны, почти как олимпионик, и безжалостны, как железо.

Спартанцы ворвались и веревкой связали Петуха. Маль­чик на руках у матери заплакал. Бедной Гармонии едва исполнилось семнадцать лет, она дрожала и кричала, в стра­хе прижимая дочь к себе. Полиник презрительно наблюдал.

Его взгляд перебежал с Петуха, его жены и детей на меня, потом с пренебрежением – на Александра.

– Я мог догадаться, что увижу тебя здесь.

– А я – тебя,– ответил юноша.

На его лице была написана откровенная ненависть к криптее.

Полиник отнесся к Александру и его чувствам с еле сдерживаемой яростью.

– Твое присутствие здесь, в этих стенах, уже само по себе является изменой. Ты это знаешь, и эти – тоже. Только из уважения к твоему отцу я говорю на этот раз: уходи. Уходи немедленно, и больше я ничего не скажу. На рас­свете четырех илотов не досчитаются.

– Я не уйду,– ответил Александр. Петух плюнул.

– Убей нас всех! – потребовал он у Полиника.– По­кажите нам спартанскую доблесть, вы, трусы, что прячутся по ночам.

Удар кулака по зубам заставил его замолчать.

Я видел, как схватили Александра, и почувствовал, как хватают меня. Ремни стянули мне запястья, льняной кляп заткнул глотку. Криптеи схватили и Гармонию с детьми.

– Выводи всех,– приказал Полиник.

Глава семнадцатая

На склоне за трапезной Девкалиона есть ро­ща, где обычно охотники натаскивают собак, прежде чем идти на охоту. Там через не­сколько минут собрался самосуд.

Место это зловещее. Под дубами тянутся грубые клетки, а под навесами кормушек ви­сят сетки для дичи и охотничье снаряжение. Кухни для трапез хранят свои мясницкие ору­дия в нескольких пристройках под двойным запором. 3а внутренней дверью висят топо­ры и ножи – для потрошения, для разделки, для разрубания костей. Вдоль стены тянется почерневшая от крови разделочная доска для дичи и домашней птицы, где отрубают пти­чьи головы и бросают в грязь, на драку соба­кам. До половины голени поднимается слой перьев, на который польется кровь следую­щей неудачливой птицы, вытянувшей шею под резаком. Надо всем этим вдоль прохода стоят мясницкие чурбаки с тяжелыми железными крюками, чтобы подвешивать и по­трошить дичь и выпускать из нее кровь.

Было предрешено, что Петух должен уме­реть и его маленький сын вместе с ним. Под вопросом оставалась судьба Александра. Его предательство, если объявить о нем в городе, могло в этот полный опасности час иметь печальные по­следствия не только для

него самого, но и для репутации всего рода, его жены Агаты, матери Паралеи, отца полемарха Олимпия и, не меньше других, его ментора Диэнека. Олимпий и Диэнек теперь заняли свое место в тени вместе с остальными шестнадцатью Равными из сисситии Девкали­она. Жена Петуха беззвучно плакала, рядом плакала ее дочь, на руках приглушенно кричал маленький сын. Петух, связанный, стоял на коленях в сухой июльской пыли.

Полиник нетерпеливо ходил туда-сюда, дожидаясь решения.

– Можно сказать? – прохрипел Петух сдавленным го­лосом: его чуть не задушили, пока тащили на последний суд.

– Что хочет сказать этот мерзавец? – осведомился Полиник.

Петух указал на Александра:

– Этот человек, которого твои убийцы думают, что «поймали».., им бы следовало объявить его героем. Это он пой­мал меня, он и Ксеон. 3а тем они и пришли в мою скорлупу – чтобы арестовать меня и отдать под суд.

– Конечно,– с сарказмом ответил Полиник.– Потому они и связали тебя так крепко.

– Это правда, сын? – обратился к Александру Олимпий. – Ты действительно взял под стражу молодого Петуха?

– Нет, отец. Это не так.

Все знали, что «суд» продлится недолго. Юноши из агоге, сторожившие город ночью, неизбежно обнаружат его, даже здесь, в сумерках, тем более что в военное время их патрули удвоились. У собрания оставалось пять минут, не больше.

После двух коротких реплик выяснилось, что Александр в одиннадцатом часу пытался убедить Петуха взять обратно свой отказ и принять оказанную ему городом честь. Ему это не удалось, но тем не менее он не предпринял против илота никаких действий.

Это явная и недвусмысленная измена, объявил Полиник. И все же сам он лично не хотел бы позора для сына Олимпия и даже для меня, оруженосца Диэнека. Пусть все здесь и закончится.

– Удалитесь, благородные мужи. Оставьте этого илота и его сопляка мне.

Тогда заговорил Диэнек. Он выразил благодарность Полинику за милосердное предложение. Однако в предложении Всадника остается скользкий аспект полуоправдания. Давайте оставим это так, но полностью очистим имя Алек­сандра. Нельзя ли ему, попросил Диэнек, сказать несколько слов в пользу этого молодого человека?

Старший по сисситии Медон согласился, и Равные при соединились к нему. Диэнек сказал:

– Все вы, благородные мужи, знаете мои чувства к Алек­сандру. Всем вам известно, что я обучал и воспитывал его с самого детства. Он мне как сын, он мой друг. Но я защи­щаю его не из этих моих чувств. Лучше, друзья, обдумайте следующее. В эту ночь Александр пытался сделать то же самое, что и его отец после Энофиты, то есть неофициально, доводами и убеждениями, из дружеских чувств повлиять на этого юношу Дектона, прозванного Петухом. Чтобы смяг­чить злобу, питаемую им к спартанцам, которые, по его мнению, поработили его народ, и склонить к великому делу Лакедемона. В своих попытках Александр ни этой ночью, ни когда-либо не стремился добиться выгоды для себя. Что хорошего могло выйти из облачения этого предателя в алый спартанский плащ? Александр пекся лишь о род­ном городе, стремясь направить на благо Спарты явное му­жество этого молодого человека, незаконнорождённого сына героя-спартиата – моего шурина Идотихида. По сути дела, вместе с Александром вы можете обвинить и меня, так как я не раз вел себя с этим юношей, Петухом, как со своим незаконнорожденным племянником.