Врата в будущее. Эссе, рассказы, очерки
Шрифт:
В нас самих происходит какая-то перемена. Сначала неясно. Потом все отчетливей мы начинаем замечать, что мы уже не прежние. Что-то коренным образом изменило нас, наши вкусы, наши стремления, наше поведение.
Мы начинаем быть терпеливее с врагами. И больше теперь ценим друзей.
Мы не верим в чудеса. Еще меньше мы верим в исцеление силой искусства.
И все же мы чаще и чаще задумываемся над тем, над чем раньше никогда не думали.
Не называйте Рериха «мистиком». Не возводите хулу на знание, недоступное вам.
Помните, «что отрицающий великую реальность всего сущего так же невежествен, как отрицающий беспроволочный телеграф, радий, передачу снимков на расстояние и все те реальные научные вещи, которые так недавно казались сказкой».
Удивительная методика оптики за последние 100 лет открыла нам миры ничтожнейших живых существ, и строение живых клеток, и строение неорганической природы, и строение звездного мира.
Но не обольщайте себя мыслью, что нет «чудес».
Ибо где вы найдете доказанные свидетельства всему, что происходит в мире?
И еще знайте, что кроме «чудес техники» есть чудеса воли и творческого духа человека.
Не забывайте, что искусство обращается прежде всего к «фантазирующему разуму» — представляет, строит догадки, предположения, рисует картины и образы, каких не видели и не увидят, может быть, никогда многие из нас.
Не забывайте, что «фантазирующий разум» есть способность, при которой каждая мысль и чувство рождаются одновременно с их чувственным отражением или символом.
Не забывайте, что всякое произведение искусства символично, а прямая и первая обязанность художника не доказывать, а показывать.
Будьте доверчивее к людям искусства.
Не закрывайте дверей, так широко распахнутых перед вами.
И не твердите угрюмо «не знаю», «не видел» тогда, когда вас еще только зовут «смотреть».
Ведь не спрашиваете вы у неба, почему оно голубое, а у травы, почему она окрашена в зелень? Зачем же вы требуете от художника, получившего нужное ему вдохновение путем прямого и личного соприкосновения живого ума с миром, чтобы мир его представлений был окрашен в ваши краски? Да и что значат «ваши», тусклые краски по сравнению с сияющей, радостной палитрой Рериха?
Мы пришли в этот мир не для полноты познания (это свыше наших сил), но для полноты привязанностей к миру. И мы не знали бы приступов отчаяния и учащающихся самоубийств — этих признаков разложения мирового духа, если бы чаще думали о наших кровных связях с мировой гармонией.
Против недугов века. Против гнева, злобы и жестокости нет лучшего лекарства, чем искусство. И нет опытней врача, чем служитель истины и красоты.
Часто слышим. Часто говорим и сами о ком-нибудь: «Он заразил нас своею печалью». Будем же не печалью, а радостью заражать сердца друг друга.
Преисполнимся радости. Радостью, Великой Радостью заражает нас искусство Рериха. Радость сулит нам грядущий, новый мир.
Не слова, а действия. Не домыслы, а свой личный труд должны принести мы в дар мудрому художнику и его делу. Ибо дело Рериха — дело нас самих.
Сомкните ряды, уверовавшие. Соединитесь для того, чтобы разнести по всем странам мира светлую весть о могуществе прекрасного.
«Пути Благословения» Рериха не собрание отвлеченных рассуждений. Не утопия, подобная утопии Мориса, но утверждения, выводы, основанные на бесчисленных фактах.
У Рериха практицизм, культура, вкусы западника. Непреклонная воля северянина. И созерцательная душа поэта, делающая его столь близким сыном Востока.
Его ум полон великих воспоминаний.
Своими узкими, пристальными и глубоко посаженными глазами он смотрит на здешний видимый мир как на некое отражение далекого мира, в котором он жил когда-то и где будет жить опять, верный тайне бесконечных превращений всего живого и сущего.
Мы изумляемся его энергии и неисчерпаемым запасам его творчества.
А он не перестает и, надо думать, никогда не перестанет удивлять нас богатством, которое таят извилины его мозга. Когда его глаз устанет смотреть на великолепие зрелищ, протекающих в его воображении, он отдыхает. Он берет перо и набрасывает на бумаге избыток того, что частично мы видели на его картинах.
Он рассказывает о первых днях пребывания человека на земле, о его замыслах в борьбе с косными силами природы. Он описывает нам быт и нравы наших предков с таким трепетным волнением и таким изобилием подробностей, что власть прошлого окончательно овладевает нами. Он говорит языком очевидца: о татарском полоне, о жестоких набегах викингов, о степи, где никнет ковыль, стынут трупы и ворон клюет добычу.
Он заставляет нас отчетливо слышать, как враг крадется из-за кустов и как наш предок поет своим детям о стране чудес, обещанной людям, как счастье, далекой Индии.
Мыслитель и поэт, он слагает свои поэмы, похожие на древние саги, на коне.
И расположившись на ночлег, в походном шатре, под опрокинутым в небе узором звезд, среди безмолвия пустыни, он задумывает свои живописные произведения.
С годами на лицо его пала тень Великого Покоя. Он ищет уединения и в молчаливом созерцании познает сладость забвения от суеты. Но жизнь его по-прежнему преисполнена движения.
Познавший в прошлом восторги общения с сияющей, праздничной красотой латинского гения, искушенный в области изучения остатков древнего славянского мира, он теперь, когда творчество его вступило в полосу зенита, раскрывает запретную для большинства из нас книгу о величии и красотах Тибета и Индии.
Сейчас, когда эта книга прочитана им наполовину и часть узнанного уже перенесена на полотно, мы начинаем угадывать, какие несчетные и не сравнимые ни с чем дары нам готовит будущее.
Мы с нетерпением ждем продолжения этой удивительной жизни, блестящий след которой, развертываясь на наших глазах, погружает нас в созерцание сказки, волшебного сна, небытия, за пределы всех виденных когда-либо нами видений.