Врата в Сатурн
Шрифт:
Не успел я договорить «Третий-башне, предписанную позицию занял…», как в наушниках взвыл тревожный ревун. По глазам хлестнула лиловая вспышка, и внутри станционного «бублика» возникла вспыхнула и повисла светящаяся мембрана. Её лилово-фиолетовые отсветы сделали всё вокруг – части конструкции «Гагарина», распотрошённый «краб» на штанге, клешни моего «омара» – каким-то призрачным, нереальным. Я, как это случалось всякий раз, когда приходилось присутствовать при срабатывании «орбитального батута», не мог оторвать глаз от поверхности тахионного зеркала, по которому, словно от брошенного в воду камешка, медленно расплывались круги. Вот они стали чаще, мембрана зарябила – и лопнула, пропуская сквозь себя нечто тёмное, массивное, угловатое. Новая вспышка, сияние исчезло,
– Планы опять меняются… – я щёлкнул клавишей внутренней связи и откинулся на спинку стула. – Только не спрашивай в чём дело.
Юрка не хуже меня слышал сообщение, прочитанное мягким женским голосом: «Отправление вашего рейса откладывается». За дополнительной информацией обращайтесь в информационную службу, которая находится…»
И так далее. Никуда мы, конечно, обращаться не собирались, поскольку точно знали ответ: «Имейте терпение, товарищи, всё, что нужно, до вас доведут. А пока отдыхайте, набирайтесь сил.»
Слова эти мы слышали, по меньшей мере, трижды. В первый раз, когда «Тихо Браге» вынырнул из тахионного зеркала «Звезды КЭЦ», но, вместе того, чтобы отойти на положенные пять километров, развернуться и снова погрузиться в светящуюся мембрану, которая перенесёт его к «Заре», висящей где-то над Заливом Радуги, выстрелил белыми струйками из маневровых дюз и неспешно поплыл к служебному причалу. Второй раз они прозвучали, когда диспетчер по персоналу, встретившая нас у шлюза, вручила ключ-карточку с номером двухместной каюты и предложила располагаться со всеми удобствами. В третий раз мы имели удовольствие насладиться ими в кабинете замначальника начальника станции, к которому я отправился, надеясь разобраться наконец, что происходит. Все три раза – с одним и тем же околонулевым результатом.
– Сколько можно, а? – поинтересовался я у окружающего пространства. – На «Гагарине полдня мариновали, и вот опять… хоть бы объяснили толком!
Даська сочувственно мявкнул из своего угла. Заселившись в каюту (двухместную, не отличимую от той, что была на «Гагарине»), мы с Кащеем решили, что вторые сутки в переноске – это перебор даже для самого невозмутимого и психологически устойчивого кота, и после некоторых колебаний открыли дверку. Дася полосатой молнией, выскочил из узилища, пометался по каюте – и обнаружил, что здесь не имеется ни диванов, под которые можно забиться на всю оставшуюся жизнь, ни высоко расположенных полок, где можно затаиться на тот же примерно срок. Заглянул в гальюн, где мы предусмотрительно разместили миску, полную консервированной курятины и лоток с опилками, пошуршал там, и вышел почти умиротворённым. Огляделся, мяукнул пару раз – после чего без церемоний запрыгнул на мою койку и устроился в углу, свернувшись уютным калачиком.
– Так я пойду? – спросил Юрка. – Если что, ай знать по браслету, отвечу.
И продемонстрировал запястье, украшенное массивным, тускло поблёскивающим кольцом серого металла со вставками из тёмно-синего пластика. Такой же был у меня, как и у прочих обитателей «звезды КЭЦ», любой другой станции, корабля или иного объекта «Внеземелья». Браслеты эти играли роль универсального медицинского датчика, передающего в контрольный центр данные о состоянии владельца – кровяное давление, температура тела и другие показатели. Так же они транслировали сигнал, благодаря которому местоположение обладателя девайса фиксировалось на электронной схеме в диспетчерской. Браслеты эти индивидуальные; когда носитель оказывается на новой станции или корабле, он перво-наперво должен «зарегистрировать» его в местной сети.
Между прочим, такой же браслет (вернее, ошейник) полагается и Дасе – но он ждёт владельца на «Заре», так что пушистому космонавту приходится пока обходиться без этого сугубо профессионального аксессуара.
Всё это до чрезвычайности напоминает мне оставленные мной времена, где подобные устройства можно было встретить повсюду. Увы, здесь микроэлектроника ещё не достигла высот, позволяющих встроить в браслет достаточно компактный и удобный в использовании переговорник. Чтобы передать что-то его носителю, нужно было связаться со станционной диспетчерской и надиктовать сообщение, после чего браслет «абонента» издавал электронный писк, сигнализируя владельцу, что нужно добраться до ближайшего терминала внутристанционной связи и узнать, что и кому от него понадобилось.
– Ну, так я пошёл? – повторил Кащей. Я согласно кивнул. Чего торчать в каюте – тем более, что ему-то, в отличие от меня, есть куда спешить. Я, конечно, тоже мог найти на станции знакомых (Внеземелье – как большая деревня, все со всеми так или иначе, встречались, учились, работали), но это совсем не то. Проходя по кольцевому коридору мимо кают-компании (она на «Звезде КЭЦ» располагается там же, где и на «Гагарине») я заметил рядом с доской объявлений красочную афишу. На ней красовались три девушки, скрипачки в длинных, до пола, концертных платьях, а подпись сообщала, что на станции гастролирует скрипичное трио Московской Консерватории. Второй в списке значилась Мира Гольдбах, альтистка, студентка второго курса, и я узнал её не сразу – профиль, неясно очерченный, словно летящий на невидимых крыльях, разительно отличался от симпатичного личика моей соседки снизу.
Удивительное дело: всего три года прошло с тех пор, как космические полёты были уделом единиц. А теперь – во Внеземелье посылают с гастролями студенческие коллективы! Того гляди, и стройотряды во Внеземелье появятся, – уже идут разговоры о сводной группе студентов из МЭИ и Бауманки, которая будет работать на строительстве новой орбитальной станции. Пока стройотрядовцы будут заниматься только внутренними, отделочными работами – но ведь и это надо кому-то делать, а там, как говорится, лиха беда начало!
Я собрался было, спросить, почему он ни словом не обмолвился о том, что на «Звезде Кэц» его ждут – но вовремя сообразил, что изначально «Тихо Браге» и не должен был стыковаться со станцией – а значит, шанса увидеться с Мирой перед стартом к Сатурну у Юрки не было. Что ж, завидовать, как известно, дурно; пусть он со своей разлюбезной скрипачкой могут вволю насладиться выпавшей им толикой счастья – а я тем временем найду, чем заняться. Например – доберусь до секции астрофизиков и перекинусь десятком слов с Гарнье. Мы были знакомы ещё со времён моей практики на лунной станции «Ловелл», где Гарнье состоял старшим астрономом. Тогда отношения у нас не сложились – по большей части из-за того, что я приревновал Юльку к этому красавцу и блестящему (как она, во всяком случае, уверяла) учёному. Зря приревновал, как выяснилось – с Гарнье они только работали, и Юлька даже ухитрилась сделать через его голову весьма существенное открытие, установив связь между спонтанной активностью «обруча» в кратере близ «Ловелла» и срабатыванием «батута» на лунной орбите. Дело тогда закончилось появлением из тахионного зеркала артефакта олгой-хорхоев, инопланетных электрических червей, с которыми мне пришлось вступить в схватку с применением лазерного пистолета и взрывчатки…
С Гарнье я позже встречался и на Земле, на семинаре, посвящённом исследованию лунного «обруча» – и имел с ним весьма любопытную беседу. Француз и сейчас занимался изучением инопланетный артефакта и добился, чтобы его выкопали из реголита и, прицепив к «Тихо Браге» подняли на орбиту. Там он сейчас и висел – и как раз об этом я собирался расспросить астрофизика.
Я связался с лабораторией Гарнье и договорился о встрече. До назначенного времени оставалось ещё часа полтора; я погладил Даську (к моему удивлению он не попытался увернуться или как-то ещё продемонстрировать неудовольствие), уселся за стол и вытащил из чемодана футляр с дискетами. Пока есть время, стоит заняться дневником, а то что-то забросил я его в последнее время.