Врата Валгаллы

Ипатова Наталия Борисовна

К горлу подступил истерический смех. Восполнять прямо сейчас недостаток железа было примерно так же необходимо, как бросать курить накануне казни. Будем жить – будет и железо, и кальций, и прочие элементы, хоть бы и редкоземельные. Не будем... нечего тогда и заморачиваться на ерунду. Насос в груди всхлипнул и дал перебой, и звук, застрявший там, вырвался наружу смешком.

Выйдя в коридор, Натали обнаружила, что Шельмы ушли. Гросс тоже – у комэска было слишком много дел, чтобы конвоировать дамочек лично. Ее дожидался Вале, ведомый Йодля из первой пары Серого звена. Парень,

друживший с котом. Более или менее способный к нормальному общению, как она заметила, когда лица начали выделяться из толпы.

– Я сперва тоже думал, что Гросс – чудовище, – сказал он, пока они добирались до жилых отсеков палубы Н.

Над этими словами Натали размышляла всю дорогу. Ей начинало казаться, что жизнь на авианосце из этого и состоит: из непрерывных переходов по тусклым блестящим кишкам, где чтобы разойтись с встречным, приходится разворачиваться боком, каждый раз ожидая от него глупой выходки вроде подвернувшейся ноги: «Ох, леди, простите...» И морда наглая.

Гросс валялся на койке, держа считыватель на животе. Видимо, получил уже на него данные обследования, потому что взгляд его задержался на вошедшей Натали.

– На два слова, Пульман, – сказал он, когда она совсем уже собралась юркнуть в свою выгородку.

Натали подошла, комэск спустил с койки ноги, и ей пришлось подождать, пока он отыщет ботинки.

– Выйдем, пожалуй.

Устроились в кают-компании, в углу: никто в это время не ел, и пространство создавало иллюзию уединения.

– Я вот о чем хотел потолковать, – Гросс зыркнул по сторонам, убеждаясь, что никто поблизости не греет уши. – Эта, твоя... подруга... гуляет, в общем, налево и направо. Делает она это в рамках, которые я установил, формальных претензий я ей предъявить не могу. Не мое, в общем, дело, и связываться я с ней не хочу. Чую, – усмехнулся мрачно, – не отмоешься потом. Ну и другие в том же роде. И сам спрашивал, и слухи ходят.

– А я-то что?

– Да речь-то о тебе. Эти, – он махнул рукой, – кошки. Устраиваются, как могут. Приводят среду в привычное состояние. А ты как в воздухе подвисла. Я вот что: можешь быть моей. Тогда, если что, любой разговор будет со мной, не с тобой. Я женат, но... завтра у нас либо есть, либо нет.

Натали уставилась на собственные руки. Мужчины, видимо, в глубине души полагают, будто женщины изначально знают истинные ответы на вопросы, что мучают их. Спрашивают – и ждут, что ты не сходя с места все решишь. За себя и за него.

Каков смысл верности теперь? Каков он был прежде, когда о ней никто даже не просил? Роман... не завершен. Мужчина ушел, подчиняясь обстоятельствам непреодолимой силы. Не потому, что колодец вычерпан досуха, души иссякли, и им больше нечего друг другу дать. Что с того, что обстоятельства стали непреодолимыми... совсем? Что за долг, который исполнять ей одной, встречая лишь непонимание? Что она должна за душу, в час жажды напоенную любовью?

– Я здесь не по своей воле, – сказала Натали. – Мне сказали, что берут сюда пилотом. Пилотом и буду. Хорошим или плохим – как получится. Но это все, что я готова дать. Ты меня понял, комэск?

* * *

Проклятье, как

они могут выносить этот трезвон? В мире не осталось ничего, кроме одуряющего, вибрирующего на грани ультразвука тона, способного поднять не только спящего, но, кажется, и мертвого из гроба. Все, что угодно, лишь бы это прекратилось, и одна надежда – в потоке таких же, как ты, беснующемся и бьющемся в тесном русле трубчатого коридора, как можно скорее достигнуть ангара и спрятаться под непроницаемым колпаком кабины. Уф! Теперь ее достанут только на волне эскадрильи.

Вот ты какая, боевая тревога!

Защелкнуть шлем скафандра, пробежаться взглядом по приборной доске: это, это, потом вот это. Механически откликнуться: «Серый-четыре готов», в ту же секунду вылететь в пронизанную вспышками черноту и... что не так? Ах да, предупреждали же: сперва сбрасываешь ручку в нейтраль, и только потом подаешь топливо на маршевые. Кажется, на тысячу раз затвержено, и вот же ж... Маршевые, впрочем, и не включились. Хорошая машинка, умная машинка. Давай, держись вон за тем хвостом.

А после они влетели в безумие. Вцепившись в ручку, как обезьяна, и вытаращив глаза, Натали болталась на хвосте у Джонаса, время от времени беспорядочно паля «в белый свет», хотя он, конечно, был черен, как всякий уважающий себя вакуум, и даже не пыталась сообразить, где выхлоп от дружественной дюзы, а где – трасса от плазменного орудия противника. И наоборот. Зеленые и красные точки на экране радара перемешались, и страх невзначай поразить своего почти затмевал ужас, который она испытывала, нелепо втягивая голову в плечи в попытках уклониться от вспышек, то и дело озарявших ночь.

А где-то было еще круче. Она и слова-то знала, как оказалось, не все, из тех, что неслись с каждого «номера»: отчаянно, беспомощно и громко, в тщетных, как казалось Натали, попытках заглушить далекие женские вскрики.

– Восьмая и Двенадцатая, – отвлекся на них Гросс, – держитесь за своих ведущих, и... ааа... уберите пальцы с гашеток! Стрелять коротко, обдуманно и прицельно. Пары с женщинами – на прикрытие. Сомкнитесь. Шельма – Молниям, я иду! – крикнул он на общей волне.

Джонас, «Серый-три», поменял место в строю, заняв позицию для прикрытия, Натали вильнула следом, и Шельмы плотным потоком хлынули в самую середину, где Молнии приняли на себя основной удар уродов.

Когда-то давно, пока фаст-фуд не вошел еще в ее жизнь, Натали довелось варить клецки. Вот на клецки, хаотически всплывающие в кипятке, это и было похоже. Вспышки белого огня и иногда – машины, возникающие «в визуальной близости». Приказ Гросса она выполняла буквально, даже и не думая стрелять, а только держась за своим ведущим на дистанции, которую учебники рекомендовали как оптимальную, и повторяя все его маневры. Зато у всех остальных кругом, кажется, единовременно запали гашетки.

Море огня, в котором Натали почти сразу потеряла ориентировку и постепенно теряла самое сознание. Пальцы онемели, одеревенело все тело, в шее возникла сильная боль. Ей казалось, что и ручкой она уже шерудит бессмысленно, лишь создавая иллюзию, что управляет машиной.