Врата войны
Шрифт:
— Мы могли бы отправиться на верховую прогулку, ваше высочество, если вы соизволите распорядиться об этом.
Девушка улыбнулась:
— Мне, признаться, очень бы этого хотелось. Но леди Марна навряд ли позволит.
Паг был непритворно изумлен этим ответом. Он полагал, что после той памятной прогулки, когда ему удалось защитить Каролину от троллей, даже ее свирепая наперсница вынуждена будет признать, что рядом с ним безопасности ее подопечной ничто не угрожает.
— Почему?
Каролина вздохнула:
— Она говорит, что ты знал свое место, лишь пока был простолюдином, и что теперь, став придворным, ты не должен подолгу оставаться со мной наедине. Это может меня скомпрометировать. — Улыбнувшись, она добавила: — И еще леди Марна считает,
— Притязания? — недоуменно переспросил Паг.
— Ну да, — кивнула Каролина и застенчиво пояснила: — Она подозревает, что ты желаешь занять еще более высокое положение при дворе и с этой целью готов злоупотребить моим дружеским участием к тебе.
Эти слова открыли Пагу глаза и объяснили многое. Вспомнив недружелюбные взгляды, которые все последнее время бросала на него леди Марна, перешептывания придворных за своей спиной, усмешки фрейлин, оставивших его наедине с принцессой, он вскочил на ноги и, густо покраснев, растерянно залепетал:
—О!-И снова:. — О! О принцесса! Уверяю вас… И передайте это леди Марне… Что я и в мыслях… То есть, я хотел сказать, что никогда не посмел бы… ничего подобного… Вернее…
Каролина вскочила со скамьи и, окинув вконец оторопевшего Пага уничтожающим взором, резко выпалила:
— Уж эти мне мальчишки! О боги, какие же вы все идиоты! — Подобрав подол длинного изумрудно-зеленого платья, она бросилась к выходу и исчезла в замке.
Паг опустился на скамью, прислонившись к высокой спинке. Этот разговор потряс его до глубины души. Ведь Каролина говорила с ним так, как если бы она… Он не решился додумать эту мысль до конца, но, как ни пытался он вытеснить ее из своего сознания, она упорно возвращалась, дразня воображение. Чем более ясным становился для него смысл ее слов, тем с большей горячностью пытался он уверить себя, что ошибся, что Каролина никак не может быть к нему неравнодушна. Она продолжала оставаться для него сказочной принцессой из заколдованного замка, о которой можно лишь грезить, не смея приблизиться к ней. Он готов был дни и ночи взирать на нее в почтительном восхищении, любоваться ею, словно далекой звездой, не притязая даже на малейший знак ее внимания. То, что она внезапно сошла с пьедестала, который он в своем воображении воздвиг для нее, и выразила готовность ответить на его чувства, повергло его в растерянность и смятение.
Паг снова и снова припоминал подробности разговора с Каролиной и внезапно подумал было, что девушка могла ведь и просто подшутить над ним, но раздумья его были прерваны появлением на садовой дорожке запыхавшегося Томаса.
Паг вскочил на ноги и подбежал к другу.
— Что случилось?
— Побежали! — выдохнул Томас, бросаясь к калитке и увлекая Пага за собой. — Нас вызывает его сиятельство герцог. Раненый чужеземец только что умер.
В кабинете герцога вновь собрались все те, кто участвовал в утреннем совещании, исключая лишь Кулгана. Слуга, посланный за ним, доложил, что тот не отозвался на стук в дверь. Герцог решил не беспокоить чародея, наверняка углубившегося в расшифровку таинственного свитка.
У отца Тулли был такой удрученный и измученный вид, что Паг, взглянув на него, едва удержался, чтобы не вскрикнуть от изумления. С тех пор, как он видел старого священника в последний раз, миновало лишь несколько часов, но за это недолгое время отец Тулли так осунулся и побледнел, словно провел без сна две-три ночи кряду. Его запавшие глаза с красными, воспаленными веками были обрамлены темными кругами, лоб покрылся испариной, морщинистые руки мелко подрагивали.
Боуррик наполнил серебряный кубок вином из высокого графина и молча протянул его священнику. Поколебавшись, тот взял кубок обеими руками и осушил до дна. Напиток поддержал его силы. На бледных щеках старика проступил легкий румянец. Вздохнув, он перевел измученный взор на герцога.
— Итак? — спросил тот.
— Чужеземный воин пришел в себя лишь на несколько минут перед самой своей кончиной, — устало, с
Паг побледнел и уставился на старика расширившимися от ужаса глазами. Он знал, что во время установления мысленного контакта сознание и чувства отца Тулли и вражеского солдата стали единым целым. И не успей старик вовремя прервать этот контакт, он мог бы умереть вместе с чужеземцем или сойти с ума. Паг ясно представил себе, каких мучительных усилий стоило священнику поддерживать эту связь с умиравшим, разделяя все его ощущения, страхи и переживая его агонию. Теперь он понял, почему отец Тулли выглядел таким изнуренным.
Между тем отец Тулли отхлебнул из кубка, вновь наполненного герцогом, и продолжил свой рассказ:
— Если все то, что мне довелось ощутить и промыслить вместе с ним, не является плодом его горячечной фантазии, то боюсь, его появление здесь знаменует для нас начало тяжелых, скорбных времен. — Он поднес было кубок к губам, но, поморщившись, снова поставил его на стол и отодвинул в сторону. — Имя этого человека — Ксомич. Он принадлежал к нации, именуемой хонсони, и служил солдатом в войске империи под названием Цурануани.
Боуррик удивленно вскинул брови.
— Я никогда не слыхал ни о нации, ни об империи с такими названиями.
Тулли мрачно кивнул:
— Я был бы удивлен, если б вы сказали, что они вам знакомы. Ведь на карте нашей Мидкемии их не сыскать. Корабль и его экипаж явились из другого мира.
Паг и Томас молча переглянулись. На лицах обоих мальчиков застыли изумление и ужас. По телу Пага пробежал холодок, сердце его сжала ледяная рука страха. Он был уверен, что то же самое почувствовал в эту минуту и отважный Томас.
— Мы можем лишь строить догадки о том, каким способом пришельцы попали к нам на Мидкемию, — сказал Тулли. — Но я нисколько не сомневаюсь, что корабль этот проник сюда с другой планеты, которая удалена от нашей в пространстве и во времени.
— Он поднял руку и, предваряя вопросы герцога и принцев, проговорил: — Позвольте мне объяснить. Этот Ксомич тяжко страдал от ран, его лихорадило, он бредил. — Тулли поморщился при воспоминании о боли и смертном ужасе, которые ему довелось пережить, объединив свои мысли и чувства с угасавшим сознанием раненого воина. — Он принадлежал к почетному караулу какого-то важного лица, которого в мыслях своих почтительно и даже несколько подобострастно именовал «Всемогущим». Я не совсем уверен, что мне удалось выстроить его отрывочные воспоминания, прерывавшиеся бредовыми видениями, в правильной последовательности, но похоже, что путешествие, в котором он принимал участие, казалось ему чем-то из ряда вон выходящим. Странными представлялись ему и цель этой поездки, и присутствие на корабле Всемогущего, привыкшего, если я не ошибаюсь, передвигаться в пространстве и даже во времени каким-то иным способом. Из расплывчатых, разрозненных образов, которые осаждали угасавшее сознание Ксомича и являли собой по большей части горячечные видения, я вычленил и удержал в памяти лишь самые яркие, имевшие наиболее отчетливые формы и явно относившиеся к реальной жизни. Но воспоминания несчастного то и дело смешивались, наслаиваясь одно на другое. Я смог понять лишь, что он думал о каком-то городе, именуемом Янкора, об ужасном шторме, разразившемся на море, и о внезапном потоке ярчайшего света, ослепившем его. Это, конечно, могла быть молния, но мне все же думается, что дело обстояло иначе. Капитана судна и почти всех матросов и воинов смыло за борт. Потом корабль разбился о скалу. — Отец Тулли на мгновение умолк и покачал головой. — Не уверен, однако, что воспоминания Ксомича были хронологически точны. Я полагаю, что команда корабля была сброшена в море до того, как этого беднягу ослепила вспышка яркого света.