Вражда
Шрифт:
Гереон осматривал улицу с того места, где обрывался след. Девушка не могла исчезнуть, не оставив никаких примет. Скажем, отпечатки башмачков. На снегу, прорезанном ободьями тележных колес и смятом литыми каучуковыми шинами фиакров, виднелись оттиски подошв и каблуков, осели и твердо запечатлелись запахи. Гереон втянул едва ощутимый кисловатый дух крепко выделанной воловьей и козлиной кожи, шерстяной аромат отлично промытого и окрашенного сукна, стальной привкус обувных подковок и железо конских подков.
– Уехала в экипаже. Она остановилась здесь, - указал Гереон тростью.
– Кто-то приблизился к ней, она повернулась… Некоторое время они беседовали, затем вместе пошли к проходу между сугробами.
Кефас провел глазами по траектории, описанной тростью Гереона, принюхиваясь и присматриваясь.
– Ее увез мужчина, - уточнил он, поразмыслив.
– Молодой; он немного надушен опопанаксом… духи из камеди, слышишь? А экипаж был наемный.
Вскоре они встретили пустой фиакр, ехавший с полуночной окраины к главным островам города. Извозчик остановил коня в надежде, что щегольски одетым господам потребуется экипаж, но двое в жемчужно-сером с обеих сторон заглянули в двуколку, пошевелили тростями под сиденьем, молча обменялись взглядами, и потом младший из них заговорил:
– Ты возил девушку и парня. Только что, не более получаса тому назад. Куда ты их отвез, где высадил?
– Запамятовал, - усмехнулся в ответ извозчик.
Кто знает, зачем они разыскивают парня и девчонку? Откуда им стало известно, что те двое встретились и укатили вместе?.. Девица может оказаться улизнувшей из родного дома; договорилась сбежать с милым - а ее дружок сердечный нарочно петлял по Маэну и морочил голову извозчику, чтобы в условленное время как бы случайно подхватить свою пассию на улице. Если их поймают - вроде сговора и не было, а кучер - свидетель. Или окажется, что она - служанка, утащила из ларца хозяйки бриллиантовую парюру, весь набор - кольца, серьги, фермуар и фероньерку! немыслимых денег стоит! и, конечно, из-за слепой любви к молодчику. А он ее в висок свинчаткой - бац! и в прорубь. Всяко может статься - у жулья много разных затей!
В общем, как ни поверни, придется франтам раскошелиться за искренний рассказ.
– Морозно, знаете ли, господа! До нутра проняло; станешь ли тут запоминать?..
– Бывает еще холодней, - спокойно сказал старший денди, глядя извозчику в глаза. Возница вдруг понял, что щеголь и не мигает вовсе, а зрачки у него будто разгораются. Извозчик в полной растерянности повернулся к младшему франту, а он - о, матерь Божия!
– ну вылитый ночной кошмар!.. С перепугу кучер вздумал посильней тряхнуть вожжами, послать лошадь вскачь - но, оказалось, руки так сковало мертвящим холодом, что они одеревенели по плечи и стали бесчувственными.
– Ты хочешь денег… - начал молодой франт, а старший закончил:
– …или вернуться живым?
– Вторая набережная, - в ужасе забормотал извозчик, ощущая, как лед, обездвиживший руки, наползает, пробирается в грудь и останавливает дыхание, - на Маргеланде, двадцать седьмой дом…
Щеголи отвели глаза - и к рукам извозчика вернулась подвижность. Не медля, он хлестнул коня и поспешил уехать подальше от страшных встречных.
– Меня охватывают нехорошие предчувствия, - признался Кефас.
– Вторая набережная… Этого не могло случиться!
– Как правило, Кефас, случается то, против чего не принято надежных мер, - мрачно ответил Гереон.
– Надеюсь, ты заметил запах третьего ездока - рыхлый, полный мужчина, что натерся иссопом от прыщей и намазался кольдкремом. И у него талисман из аметиста.
– Не могу поверить, - Кефас поводил головой из стороны в сторону.
– Нет, так не должно быть!..
– Бывают встречи, которых нельзя избежать, - напомнил Гереон о чем-то общеизвестном, но Кефас упорно отвергал его мудрость:
– Расстояние, вражда, полное неведение друг о друге! И чтобы первым встречным оказался
– Хватит сетовать. Поспешим; еще не поздно вмешаться, - поторопил Гереон.
Поднимаясь по лестнице как можно тише и поддерживая незнакомку под локоть, Гертье задумался о том, какое мнение сложится у кареглазой красотки, когда она вступит в жилище кавалера дан Валлеродена. Ни швейцара, ни лакеев, принимающих в прихожей верхнее платье господ. Он сам велел кривой старухе-служанке не переставлять ни одной вещицы во время уборки; значит, все осталось так же, как было брошено утром.
Третий этаж - почти роскошно, не правда ли? В центре
Маэна за те же деньги сдадут комнатку на чердаке, под самым небом, и уголь для печки придется таскать самому.
Из комнатной тьмы дохнуло слабое дуновение тепла - последний вздох остывающей печурки. Служанка едва протопила жилье, бестолочь! Гертье поставил трость рядом с зонтом, бесшумно и ловко метнул свой картуз на крючок вешалки - и, как всегда, попал.
– Секунду. Скоро вы согреетесь.
– Сняв ламповое стекло, он чиркнул спичкой, поджег фитиль и подвернул винт десятилинейки. Серный дымок и горячая вонь пиронафта противно защекотали ноздри. Посмотрев мельком на ведра с углем, стоявшие за дощатой загородкой у двери, Гертье с огорчением вспомнил, что поутру не дал старухе денег, чтоб она пополнила запас. Служанка, разумеется, и пальцем не пошевелила, поскольку, по ее любимой присказке, «задарма и прыщ не сядет». Итого осталось дай бог ведро с четвертью. И наверняка старая карга долго выступала перед сочувствующим консьержем с проповедью о пустоголовых ветрениках: «В тиятры ходить, пить-гулять - это они умеют, а о дровишках забывают господа-то наши расчудесные!»
Рагнхильд блаженно прикрыла глаза, наслаждаясь теплом; закоченевшие пальцы мало-помалу отогрелись. Над фитилем сиял язычок, похожий на пламенный ноготь, приветствуя ее и приглашая поднести к нему ладони, чтобы почуять живительный пыл огня. Она сделала несколько шагов к свету, нетерпеливыми рывками сдергивая перчатки, глаза ее блестели от радости. Дом казался Рагнхильд прекрасным и надежным, как старинная крепость в лучах зари.
– Прошу, не обращайте внимания на беспорядок, - с наигранным пренебрежением повел рукой Гертье, как бы оправдывая все, что обличало его в беспечном образе жизни.
Обстановка вовсе не подобала званию кавалера. Мебель, обитая дешевым полосатым тиком или протертым до залысин плисом, мутное зеркало в дверце платяного шкафа, грошовые бумажные обои с простейшим рисунком, мещанская кровать из грубых железных труб… никто не назвал бы квартиру шикарной, но наблюдательный гость мог отметить, что в ней обитает человек с великосветскими претензиями. На жардиньерке вместо комнатных растений были расставлены в стиле натюрморта вещицы севрского и старого веджвудского фарфора, терракотовые фигурки, трубки, мельхиоровые спичечницы, пачки папиросных гильз и табака высших сортов. На полочках и крышках стола-бюро, под зеркалом столика-туалета тоже пестрели выставки изящных мелочей - пудреницы на ножках, настольные флаконы из малахита, мрамора и декорированного золотом стекла, даже чьи-то шляпные булавки. Просторный плед с бахромой повис на буковом венском стуле. Орнамент обоев разрывался акварелями и офортами в багетных рамках - ближе всех к Рагнхильд оказалась карикатура, где кайзер Вильгельм в образе Ганса-Колбасы, с хищной ухмылкой схватив за подол испуганную и возмущенную Францию, заносил над нею саблю. Интерьер довершали кофемолка с кофеваркой, спиртовка, ковш для пунша, шеренга пустых (и не пустых) бутылок и полки с множеством книг, а воздух жилища был напоен смешанными запахами впитавшегося в мебель табачного дыма, коньяка и благовонного стиракса.