Вредители
Шрифт:
– Разбираться в чужих стихах не обязательно. Следить надо за своими стихами. Это верно и для иноземной поэзии. Мне французский консул как-то говорил, что у Рэмбо все стихи хорошие, а вот у Верлена много плохих - но к счастью, никто их не помнит.
– А иноземные стихи тоже можно писать каллиграфией?
– Можно, но бесполезно. В них не будет силы, а только пустая красивость, как у безделушки. Между тем каллиграфия важна для воспитания именно национального духа! Но чтобы достичь в ней мастерства, надо много упражняться. Причём ты ничего не достигнешь, если будешь
Сложно сказать, разбирался ли старый Садатаро в поэзии. Но он определённо умел выводить иероглифы, выполнять самые опасные поручения и пробивать себе дорогу в жизни, пусть даже и с разрушительными последствиями.
Молодому государству остро не хватало чиновников с университетским образованием. Он успел послужить в Министерстве Внутренних Дел: советником, инспектором сельских кооперативов, вырос до начальника полиции префектуры. И завёл достаточно полезных знакомств, чтобы вступить в Партию защитников конституции. А эта партия была в большой силе. И сам Такаси Хара, который возглавлял партию, очень ценил молодого чиновника.
В сорок три года Садатаро стал губернатором провинции Фукусима - достижение, которым уже можо гордиться. А в сорок пять его перекинули переводят на управление только что присоединёнными северными территориями - дело настолько сложное, что этот была пока не губерния, а директорство Агентства Карафуто.
Неясно, почему он согласился управлять этой каторжной землёй. Возможно, партия была заинтересована в субсидиях, которые шли на освоение новой колонии и попросила настырного парвеню об услуги, которую он не мог не отказать.
Примерно тогда же и по той же причине он женился.
Его избранницей стала девица из весьма примечательной семьи. И отец, и мать которой были пусть и дети аристократов, но не от законных жён. Это обеспечило отца семейства местом, достаточным, чтобы обеспечить двенадцать детей, но двери высшего общества остались для них закрыты.
В те времена считалось неправильным, если дочери выходят замуж не по порядку. Поэтому чиновному выскочке сравнительно легко удалось заполучить престижную жену, которая считала себя знатной дамой. Старшая дочь со странностями закрывала путь к браку всем остальным, словно половину пробки, застрявшая в винной бутылки.
Именно тогда семья приобрела этот большой дом, где на них трудились шестеро слуг. Из них четыре были подчинены лично жене, а двумя другими она просто командовала.
С женой неугомонному Садарат было очень непросто. С ней было невозможно даже выйти в общество. Тяжёлая, рано располневшая, склочная и мнительная женщина обожала устраивать скандалы и постоянно возмущалась, что у кого-то из её сестёр больше детей или ещё чего-нибудь.
Получается, неугомонный Садатаро был вынужден сражаться
Проблемы на бывшем каторжном острове было полно. Всё население губернии, после эвакуации русских, сократилось до двадцати тысяч рыбаков. Промышленности не было. Сельское хозяйство - затруднено или невозможно.
Не хватало даже японского населения. Большая часть этих рыбаков были айну, а к малым народностям Садатаро относился с характерным презрением. Внук браконьера был ярым сторонником евгеники и модной в те годы расовой реконструкции. Поэтому переселенцев селили отдельно, чтобы не допустить смешивания “упадочной породы айну” с бедными, но чистопородными переселенцами из Ямато.
Даже добираться до этой провинции было непросто. Север главного острова был едва освоен, там только пробивали просеки для железных дорог, а от от Сендая до Аомори добирались морем. Дальше был Хоккайдо, присоединённый только полвека назад, с редкими поселенцами и нетронутыми лесами. И только потом начиналась его вотчина.
Тем удивительнее, что Садатаро преуспел и развернулся. Его губернаторство было самым долгим и плодотворным за всю историю провинции. Именно он пробил сделку с торговой группой Мицуи начёт контрактов по рыбной и крабовой ловле и построил первую древообрабатывающую фабрику в истории имперских колоний. Среди сопок и камней появились священные ворота-тории и пролегли японские узкоколейки.
После таких успехов Садатаро прочили в начальники Маньчжурской железной дороги. А оттуда было рукой подать и до губернаторства в только что захваченной Маньчжурии…
Однако апреле 1914 года оппозиция развернул атаку его партию, карьера её ставленников начала давать крен. И вот уже на следующий месяц Садатаро отстранили от губернаторства и обвинили в двух случаях коррупции по делу злосчастной группы Мицуи, а заодно в контрабанде и незаконной вырубке леса.
Семи лет не прошло, а его вишня уже отцвела.
Следствие длилось два года. В мае 1916 года его постановили считать невиновным, при условии возмещения ущерба в 140 000 йен. Бывший губернатор немедленно предоставил отчёт, из которого следовало, что дом и все слуги принадлежат жене, сам он платит за еду и одежду из губернаторского жалования, а всё его наличное имущество составляет 700 000 йен чистых долгов.
– Куда вы дели столько денег?- спросил у него судья, возмущённо морщась на разложенные перед ним бумаги.
– Я инвестировал в высокие технологии,- ответил Садатаро. И добавил:- По преимуществу, в цинк.
Глава 4. Смерть дедушки Садатаро
В конце концов, осуждённый, но избежавший тюрьмы Садатаро попросту пропал из Японии к отчаянной досаде кредиторов. Всплыл он на Суматре и пытался обустроить сахарную плантацию. Ничего путного из этого не вышло. Сельское хозяйство не поддалось его хитростям.
Спустя два года борьбы с кредиторами, которые всё-таки его отыскали, и тропическим климатом, который беспощадно палил лысую голову, опальный чиновник вдруг прослышал, что удача его партии снова в зените.