Vremena goda
Шрифт:
Я тоже хочу «слышать звук Жизнесвета», но вместо этого чувствую, что не могу спокойно усидеть на месте. Что-то такое витает в воздухе, что-то озорное, отчего распирает грудь и горячо в низу живота. Мне хочется выкинуть какую-нибудь штуку, которая выведет Ивана Ивановича из его благостной эйфории. Пусть у старика хоть раз отвиснет челюсть. Чем бы его ошарашить?
(Ничего не могу поделать с давней привычкой всему давать научное обоснование. Настроение, которому поддалась охмелевшая Сандра, называется «sacrilegy impulse» («кощунственный импульс») или «табусубверсивная мотивация», то есть неудержимое
Могу предложить и другое объяснение того, что случилось – уже не из области нейрохимии, а сугубо бихейвористское. Опьянев, Сандра взбунтовалась против установившейся иерархии «патриарх-ученица». Ну, а с фрейдистской точки зрения всё предельно ясно: синдром дочерей Лота. «Напоим отца нашего вином и переспим с ним».)
– Иван Иванович, а вы когда-нибудь… знали женщин? – спрашиваю я, внутренне хихикнув. Ну-ка, что ответит невозмутимый старец?
Старец так и остается невозмутимым. Ответ его благостен и, как всегда, обстоятелен:
– Ты имеешь в виду, совокуплялся ли я с женщинами, потому что по-настоящему знать человека, неважно мужчину или женщину, невозможно, ведь мы даже самих себя до конца…
Перебиваю:
– Да, я спрашиваю про совокупление.
Это архаичное слово совсем не из моего лексикона, оно меня смешит. В носу, будто после стакана газировки, щекочут пузырьки. Не могу удержаться – прыскаю. Смутить Ивана Ивановича мне, однако, не удается.
– Конечно, Маленькая Тигрица, ведь во мне с рождения живет сила Ян. Я никогда не был ее рабом, но если я чувствовал, что женщине, которая со мной рядом, это необходимо, я никогда не отказывал.
Как любопытно! Вот уж не думала, что с ним можно так свободно говорить о подобных вещах!
– И часто рядом с вами бывали женщины, которым это необходимо? – игриво спрашиваю я.
Он поворачивает ко мне голову, сколько-то времени молчит. И вдруг так же спокойно говорит:
– Тебе это необходимо?
– Что это?
Жар бросается мне в лицо. Сразу исчезает желание дразнить, задирать, провоцировать.
– Тебе это необходимо… – кивает он сам себе. – Что ж, нельзя избавиться от страстей, не исчерпав их, а то, что жарче горит, быстрей выгорает, поэтому я помогу тебе стать женщиной, если, конечно, ты этого на самом деле хочешь, а ты, пожалуй, не можешь этого не хотеть, ибо ты девица и тебя гнетет твое девичество.
Хмельное озорство во мне сменяется другим чувством, таким мощным, что, пытаясь подчинить его рассудку, я сама перед собой изображаю цинизм. Какого черта! Потерять невинность со столетним стариком еще чуднее, чем с русскоязычным самураем. По крайней мере, будет что вспомнить.
– А что же, – говорю я развязно. – Я не против. Мне что, раздеться?
Иван Иванович грозит мне пальцем.
– Во-первых, успокойся и не думай, будто ты сейчас перепачкаешься в грязи, потому что в совокуплении нет ничего грязного, если только ты не дала кому-то обет верности.
Он прав, он совершенно прав. Это я, это мое тело, никому кроме меня оно не принадлежит, а Давиду оно не нужно.
– Так-то лучше. Сейчас я научу тебя, как отдаваться любви, и ты увидишь, что это совсем не трудно, намного легче, чем правильно дышать, потому что твое тело само знает, что делать, просто не мешай ему. Ты, наверное, любишь танцевать? Все молодые женщины это любят. Просто доверься мне, как доверяешься музыке и танцу, не противься, ни о чем не думай, и всё получится само собой.
– Хорошо, я не буду думать, – обещаю я, но не очень-то получается.
Он велит мне снять всю одежду, расстелить ее на земле и лечь. Я так и делаю, но музыки пока что-то не слыхать, и мысли в голове неэротические. Зябковато, мурашки по коже, земля холодная. Как бы этот пир сладострастья не закончился простудой. Что за муха меня укусила?
– Помни важное правило: никогда не нужно иметь преимущества перед партнером, а если оно есть, добровольно от него откажись. Инь и Ян должны быть на равных. Поскольку я слеп, откажись от зрения и ты, закрой глаза.
О’кей, закрываю.
Когда от Ивана Ивановича остается только голос, всё меняется. Звуки стали слышнее, запахи явственней, кожа чувствительней. Никогда бы не подумала, что зрение может быть помехой. Я – уже не совсем я, а он – не совсем он. Пропадает ощущение нелепости, иронизировать становится незачем.
– Любовное соединение – это как будто ты поднимаешься по лестнице, а потом прыгаешь вниз, – внушает мне ровный, лишенный возраста голос. – Ступенек всего шестнадцать, я помогу тебе по ним подняться, я буду вести тебя. Лестница эта ведет очень высоко, к самому солнцу, поэтому тебе постепенно сделается очень жарко, а когда жар станет невыносим, мы с тобой спрыгнем, и будем лететь, и ты закричишь от сладкого ужаса, а потом упадешь в прохладный и свежий омут, и отдышишься, только когда вынырнешь. Ты готова?
– Да.
Потрескивает костер. Моему правому боку тепло, левому холодно. По крыше фанзы с шуршанием пробежал какой-то некрупный зверек – соболь или, может, куница.
Шелест одежды. Иван Иванович тоже раздевается и ложится рядом со мной.
Не могу совладать с любопытством. Поворачиваю голову, подглядываю.
У него странное тело: не молодое и не старое, совершенно безволосое, без морщин и складок. Мужская принадлежность, съежившаяся и бледная, очень похожа на сухой корешок яншэня. Неужели этот чахлый безжизненный отросток на что-то годен?
– Закрой глаза, не смотри, – говорит Иван Иванович. – Они тебе мешают.
Мы лежим очень близко, но наши плечи не соприкасаются.
– Начинаем подъем, пока каждый сам по себе. Первая ступенька – то, с чего начинается всякое действие: настрой свое дыхание на нужный лад, я тебя этому учил. Дыхание, с которым поднимаются по лестнице любви, такое: три глубоких судорожных вдоха, потом один резкий выдох, будто гонишь Жизнесвет из верхней части твоего тела в нижнюю. Вверх! Вверх! Вверх! И вни-из! Снова, снова, снова – до тех пор, пока твоя голова не станет легкой и книзу не заструится тепло. Положи левую ладонь чуть ниже пупа и слегка надави – это граница холода и жара. Приступай.