Времена грёз
Шрифт:
— Гани, душа моя, ты очень молод, и рядом с тобой нет наставника, ты совершаешь ошибки, и это нормально. Как видишь, я тоже не блещу сообразительностью, хотя обжигалась достаточно сильно.
— И что же делать?
— Учиться, делать выводы. Если ты… если хочешь, ты можешь встречаться с ним вне дома, но мне страшно представить, что с тобой может случиться.
— И ты не будешь злиться?
— Я понимаю, что тебе сложно найти кого-то, и понимаю твою потребность в внимании и любви, как я могу на тебя злиться? Только прошу тебя, подумай хорошенько, стоит ли оно того, он уже показал свою натуру, и мне кажется от таких людей стоит держаться подальше.
Брат,
— Спасибо, я постараюсь меньше пересекаться с ним, пока заканчиваю перевод. Видимо, мне пока просто не суждено быть счастливым.
— Гани, счастье не заключается в поиске мифической родственной души или любимого партнера, ты и один, даже в отрыве от семьи, можешь быть счастливым. Подумай об этом.
Юноша послушно кивнул и, в последний раз шмыгнув, посмотрел на меня.
— А в чем состоит твое счастье?
Выдохнув, я вновь обратила взор на потолок, рассматривая его так, будто где-то там прятался ответ на вопрос. Я всегда считала, что родив ребенка смогу обрести в нем и родственную душу, и самореализацию. Учить кого-то, показывать мир, узнавать что-то самой, заботиться и поддерживать, рисовать первые каракули вместе с сыном или дочкой — мне казалось это потрясающей жизнью. Лучшей из возможных, даже если что-то пойдет не так, даже если будет сложно, мне хотелось попробовать, я мечтала об этом.
— Черт его знает Гани. Я не вижу у себя будущего, поэтому у меня только одна цель — дожить до него.
— Но как только доживешь, что будешь делать? Если не получится вернуться в свой мир? Может быть ты всё-таки останешься в академии?
— Вариант не хуже прочих, мне интересна алхимия, и, наверно, я так и поступлю, но загадывать подобное сейчас пустая трата времени.
Опустив взгляд на брата, я заметила чуть выглядывающие на его шее синяки и, покачав головой, крепко обняла его кокон.
— Братец, обещай мне одну вещь, даже если по каким-то причинам, я исчезну из твоей жизни, в любой ситуации прежде всего думай головой.
— Софи…
— Обещай мне, Ганим, пожалуйста.
Смутившись, юноша покивал и обнял меня в ответ.
— Обещаю. Только взамен расскажи о себе, о своем мире.
— И что же ты хочешь знать?
— Как ты жила там? Ты почти ничего не говорила о прежней жизни.
— Потому что она в последние годы была непростой, точнее… Я полюбила плохого и очень жестокого человека, сильно пострадала от него, долго оправлялась, потеряла подругу и, несмотря на поддержку близких, очень тяжело переживала всё это.
— Ты не говорила про подругу.
— Славка, та еще выдумщица, мы были с самого детства вместе. Она обожала втягивать меня в различные кружки и авантюры. Прыгать с крыши гаражей в сугроб, драться с соседскими мальчишками на палках, представляя, что это мечи, собирать журналы с историями про ведьм и часами обсуждать любимых актеров. Один раз она меня даже потащила в какое-то заброшенное здание ловить призраков, но так как ночью нас никто туда не пустил бы, мы пошли днем и, конечно, ничего сверхъестественного не увидели. Зато смогли обследовать каждый злачный уголок, проломить кое-где пол, получить пару синяков и глубокие царапины от длинного ржавого гвоздя у меня на предплечье, а у нее на ладони. Шрамы со временем стали почти не видны, но для нас это было словно боевое крещение, и особенно потому, что если бы родители узнали, то мы минимум месяц сидели бы под домашним арестом.
— Вы не боялись сгинуть в тех развалинах? К тому же ржавый гвоздь…
— В детстве казалось, что все беды обойдут тебя стороной. К травмам мы привыкли, все-таки постоянно играли на улице, а там без царапин и ободранных коленок никак. Мои синяки на ногах расцветали с конца весны и заживали только к середине осени, и то зимой их заменяли огромные кровоподтеки от катания на коньках, уж сколько бы я не пыталась, так и не научилась с ними нормально управляться.
— А я хотел тебя позвать покататься, если зимой все еще будем в Кадате.
— Я не против, но буду ползать где-то у бортиков.
— Софи, я отлично катаюсь, так что смогу тебя поддержать.
— Ой, все мне так говорят и каждый раз падают на лед со мной, нет уж, пускай хотя бы ты останешься цел.
Гани тихо засмеялся и, нащупав пуговицу моей пижамы, начал машинально крутить ее сквозь ткань кофты.
— А у тебя есть любимое воспоминание из детства? Когда прям все было хорошо.
— Хм-м, дай вспомнить… Думаю да, но там не все было гладко, скорее проблемы были пустяковыми. В первый месяц лета я, будучи маленькой, часто приезжала к бабушке в деревню, отдыхать в ее старом домике. Часами сидела на летней кухне, перебирая с ней ягоды для варенья, слушала истории и высматривала соседей в окно. К сожалению, ее не стало едва мне исполнилось двенадцать, и я мало что помню о ней, но один вечер особенно отпечатался в моей голове.
Помню, как я сидела на крыльце веранды с стаканом прохладного молока и огромной тарелкой клубники, жмурясь и разглядывая, как последние лучи заката путаются в листве деревьев. Лицо и плечи жгло после целого дня у реки, я сгорела в пух и прах, ноги гудели, а руки оказались искусаны слепнями, эти засранцы даже в воде не тонули, когда я их ловила. Но я все равно была счастлива до одури, потому что мои любимые ягоды наконец-то созрели, и вся-вся тарелка принадлежала мне, я могла ни с кем не делиться, честным трудом заслужив такой подарок недельной прополкой этой злосчастной клубники.
Просто потрясающее чувство и беззаботное время сложно найти. Единственными проблемами тогда были зудящие укусы и злобный соседский гусь, что гонялся за всей детворой в округе.
Я улыбнулась и потрепала брата по голове, наблюдая, как он сам еле сдерживается, чтобы снова не засмеяться.
— А у тебя есть такое воспоминание?
— Пожалуй… да. Только оно тоже странное. Мама тогда тоже уехала куда-то, к ведьме или по делам, оставив нам гувернантку. Уж и не помню, что это была за женщина, но с первой встречи она отчего-то невзлюбила Геру, и чем больше времени мы проводили с ней, тем сильнее она цеплялась к сестре, постоянно докапываясь по любому пустяку. Такое чувство, будто у няни мания была, она считала своим долгом довести девочку до слез хотя бы раз за день. Мы понятия не имели, что делать, жаловались отцу, но он считал, что женщина делает все правильно. В конце концов, когда Гера не выдержала и дала отпор, гувернантка попыталась отхлестать ее ивовыми прутьями по ногам. Мом так разозлился, что чуть ли не с кулаками полез на няню и, отобрав прутья, сам отхлестал ими гувернантку. Отец наказал его, сделал выговор, но нам уже было плевать, на следующий же день я облазил весь садовый пруд и принес в дом столько лягушек, сколько мог унести в карманах, и высыпал их всех в комнату вредной тетке. Ее испуганный вопль был музыкой для моих ушей. Брат тоже не остался в долгу, стянув из гостиной шкуру медведя, он подкараулил вечером няню и выпрыгнул из темноты, накинув на нее шкуру. Гувернантка чуть рассудка не лишилась, решив, что на нее действительно напал медведь.