Временекрушение
Шрифт:
Закладывает уши.
Земля падает куда-то вниз, вниз.
Эллина смотрит на землю, узнает…
– А вон Биг Бэн! Ма, это Биг Бэн, да?
– Да, да, молодец…
Что-то непонятное остается там, там…
Кто-то осторожно предлагает отпраздновать новый год.
Кому-то обещают затолкать его слова в глотку.
Цинь Хань бежит к стойбищу, взапуски с братом, у брата ноги длинные, брат вреднючий, быстрее бегает…
– Не отставаа-а-а-й!
Какое там не отставай… брат вон уже где… а надо бежать, надо спешить, а то вот, брат напугал, сказал, племя без них откочует. Скажет племя, фу, какой мальчик нехороший Цинь Хан, убежал, вот и оставим его на растерзание этому…
Этому…
Которое за нами спешит.
– Скорее-ей!
А брат уже там, в стойбище, а стойбища-то уже и нет, собрались все. Повозки, кухни полевые, вездеходы, волы, лошади, все снялось, все вперед-вперед покатилось, на запад, на запад, вслед за уходящим солнцем.
Так велено. Надо за солнцем идти. Ме-едленно-ме-едленно солнце по небу плывет, и вот надо за солнцем поспешать, а то заберет то, что за нами идет…
Бежит Цинь Хан. Торопится. А то никак без него племя уйдет, и заберет Цинь Хана то, что идет с ночью… Раз замешкалось племя, видели это, ух, страху натерпелись…
Бежит Цинь Хан, бросается к мамке, кидается на шею, вот он я, живой…
Мамка Цинь Хана хлопает. Больно. Сильно, ишь, куда разбегался, силы беречь надо, как сейчас идти-то будешь?
И слезы градом из глаз, ревет Цинь Хан во весь голос, и брат, окаянный, радуется, кузнечиком дразнится…
Сидит Цинь Хан на краю повозки.
Ревет.
Катится за солнцем стойбище. Старики на повозках сидят, беседуют, вот, говорят, раньше солнце быстрее по небу шло и темное что-то быстрее людей догоняло.
Сейчас не то.
Сейчас можно и стоянку разбить.
Смилостивились боги.
Мамка идет. Сжался Цинь Хан, сейчас опять нахлопает, дескать, мальчики не плачут, и все такое.
Нет, не нахлопала, слезы утирает, волосы ерошит, не реви, мол, и полную охапку лошадок тряпичных Цинь Хану тащит. Во, гляди какие, от прабабки остались.
Радуется Цинь Хан, у-у, это же теперь у него собственное племя будет, и стадо лошадей, они у него по степи кочевать будут, как всамделишные, ты-гы-дым-ты-гы-дым…
– Виноват.
Илу опускает голову. Тут лучше самому признаться, что виноват. Может, помилуют. Если повезет.
– Когда ты снялся со стоянки? – вопрошает наставник.
Илу опускает голову еще ниже. Он видел, так один парень делал, который золотой браслет украл. Только тут не браслет, тут пострашнее дело будет…
– Вечером.
– Вечером, это во сколько?
– В… шесть.
– Не ври!
– Илу смущен. Сам знает, врать нехорошо, а то хуже будет.
– В семь.
– То есть, когда зло уже пришло?
Илу опускает голову еще ниже, вот-вот голова отвалится.
– Да.
– За такое знаешь, чего полагается?
– Илу не знает. Но догадывается. Слушает приговор.
– …варивается… к смертной казни.
Илу думает, что ослышался. Ошибка какая-то. Припугнуть хотят, не иначе, чтобы неповадно было…
А как припугнуть, как с такими иначе, с отступниками, которые со стоянки не вовремя снимаются. Эдак один не вовремя со стоянки снимется, другой не вовремя, и пошло-поехало. Эдак вообще никто странствовать не будет, а правда что, а на кой черт нужно, вообще люди память предков забудут, богов забудут, то, темное забудут, что ночами приходит…
– На костер!
И снова ёкает сердце. Нет, это уже лишку дали, на костер… вон, в соседнем племени кто с места не вовремя сдвинулся, кто дотемна на стоянке замешкался, голову срубят, и все тут, а тут на тебе… на костер… Нет, Илу и сам знает, много кого на костре сжигать надобно, хоть этих, еретиков, которые спрашивают, почему надо за солнцем идти, от ночи уходить. Что непонятно-то, солнце – бог наш, свет дающий, а ночь жизнь отнимает, вот и надобно идти от тьмы к свету…
Это Илу про еретиков. Только у Илу ереси и в мыслях не было, ну замешкался, замотался, а как не замотаешься, сын маленький заболел, пока собрались, пока туда, пока сюда, вот и стемнело…
Хорошо еще, виноватого одного Илу наказывают, а то бы и всю семью Илу туда же… Так что у нас в племени еще жить можно, это вон, там, у нерсей чего придумали, один дотемна замешкается, всю семью его вырежут…
На костер…
Вяжут руки Илу, Илу еще не верит себе, нет, нет, быть не может, это так, припугнуть…
На костер…
Жены Илу бросаются к мужу, тащат их назад стражники…
Дождишко меленький зарядил, ну хорошо, хоть хворост отмокнет, хоть не сразу запалят…
А потом небо на землю упало. Заревело, загромыхало, и бах – на землю.
И люди все врассыпную кинулись.
Стоит Илу, к столбу привязанный, смотрит, как с ревом и воем опускается на землю что-то огромное, крылатое, с небес. Опускается, делает круг, замедляет бег…
Из стальной птицы выходят двое. Он и она. Изумленно оглядываются вокруг, смотрят на проржавленные остовы зданий, поросшие быльем руины. Женщина спешит к связанному Илу, кричит что-то своему спутнику, Жан, Жан… торопливо разрезает путы Илу, повторяет что-то на малопонятном языке…
Интерактив
– А в чём дело-то?
Припоминаю, где, когда и кого у нас в подъезде обчистили, у кого плазму вынесли или ещё что, что полиция нагрянула. Припоминаю, кого видел в подъезде последний раз, ничего не припоминается, бабки какие-то, дедки, внучки, жучки, репки, хотя нет, репок не было…
– Вы арестованы.
Ослышался, что ли…
– Вы арестованы.
– А… за что так?
Какая сволочь мне наркоту подкинула, или я не знаю, что… бывает такое, поссоришься с кем, он к тебе придет вроде как мириться, и коксик подкинет, а потом полицаев науськает… И посадит. Посадил дед… репку… Так и есть, идёт полицай, крадется, вынюхивает, останавливается возле интерактива, от телека-то моего чего надо, не понял я…