Времени нет
Шрифт:
Если же правда не на стороне моего оппонента, и назначение — это ерунда, значит он знает о времени не больше меня, а значит — не имел права забирать у меня пять минут. Поэтому контракт должен быть расторгнут.
5.13
Все это — три дня в чужих телах и заседание главного суда в моей жизни — я вспомнил, снова оказавшись из Саатчи в бесконечном коридоре, в который он меня вытащил прямо из больничного лифта.
Вспомнил я и о том, как судья, отправив присяжных совещаться, предупредил,
— Пока контракт действует, моя воля — хранить тебе память о времени, проведенном в чужом теле, или нет, — голос джина был твердым как никогда. — Ты хотел снова стать самим собой — пожалуйста. Но без знаний, полученных благодаря мне.
— Ты хочешь, чтобы я, проснувшись, не вспомнил ничего о заложенной взрывчатке? — Мне стало невыносимо грустно. — Как же ты ненавидишь человечество?
— Идиот, — Саатчи со злостью сплюнул под ноги, и его слюна с шипением испарилась, — я только хочу сохранить тебе жизнь.
Я не успел спросить больше ничего, а спрашивать было о чем, как он щелкнул пальцами.
Теперь, когда моя память вернулась, я не мог не признать: да, Саатчи действительно сохранил мне жизнь.
— Подумать только, я же сегодня был на стадионе, в нескольких шагах от взрывного устройства, и даже видел сделанный — мною же — разрез в обтягивающей сцену желтой пленке!
Без приветливости на лице Саатчи поднял шляпу, приветствуя мою возвращенную память, и зашагал по коридору.
— Ну что скажешь? — я едва успевал за ним.
— О чем? — Саатчи не оборачивался и не успокаивал ход.
— О сегодняшнем дне. Я прожил его, не помня ничего из того, что произошло после знакомства с тобой. Были ли эти часы потрачены впустую?
Саатчи резко затормозил и толкнул какую-то дверь, как две капли воды похожие на все остальные.
— Суд не должен ждать, — заявил он.
Они сидели на тех же местах: дама запускала шпильки в косу, подросток нетерпеливо постучал рукояткой ножа по лбу, холеный панок тщетно пытался застегнуть пуговицы на животе, девушка пыталась загнать луч света в явившийся у нее бриллиант перстня. суставами пальцев, широкоплечий парень спал, а бабушка инспектировала содержимое своей сумки, не высыпая его на стол. Словно с первого заседания они никуда и не выходили.
Увидев нас, холеный панок приветливо нам помахал, а малыш перестал испытывать ножом крепость своего лба и толкнул соседа. Распорядители обменялись знаками. Один из них направился в боковую комнату. Саатчи сел за стол ответчика. Мне не хватило выдержки, и я остался стоять.
Судья явился из боковой двери, но к своему креслу шел целую вечность. В конце концов он сел, позволив опуститься на место всем присутствующим, и взялся за бумаги на столе, словно вспоминал, какое дело ведет.
— Присяжные приняли решение?
Я угадывал, кто окажется головой жюри. Ответ не удивил. Дама, успевшая до прихода судьи вернуть на место все свои шпильки, расправила упругие платья и серьезно кивнула.
— Да, ваша честь.
Она передала
— Объявите.
Мы с Саатчи поднялись с мест. Джин смотрел не на присяжную, а на прибитый над судьей щит. Несколько часов назад в этом зале он оппонировал мне, претендуя на мое время и мою душу, но сейчас я не ощущал в нем противника. Будь он человеком, мы могли бы подружиться, подумал я. Выбирались бы в Днепр теплыми вечерами или занимали бы столик среди запутанных улочек Подола, пили бы кофе или нефильтрованное пиво, спорили о времени и назначении.
— По делу о расторжении контракта между человеком и джином суд присяжных четырьмя голосами против трех постановил, — дама сделала паузу, проверяя, все ли его внимательно слушают, и убедившись, что остается центром внимания, продолжила: — признать законными требования истца о расторжении контракта в результате невыполнение ответчиком пункта 2.3 заключенного договора.
Земля вдруг оказалась шаткой, и меня пришлось опереться на стол, чтобы не упасть. Дама села, и мне казалось, прошла целая вечность, прежде чем заговорил судья.
— Присяжные сказали свое слово. Контракт между джином и человеком разорван. Заседание суда объявляется закрытым.
Он припечатал решение молотком.
Этот стук напоминал удар стального шара, подвешенного к стреле самоходного крана. Он звучал в ушах, не оставляя места для других звуков.
Так гремела победа.
Не было в моей жизни процесса более короткого, чем этот, но разве был важнее? Десятки лет, сам того не зная, страницами кодексов и научных статей, томов уголовных дел и судебных решений я шел по сей день. Десятки лет, сам того не зная, на занятиях по ораторскому искусству, в прохладе библиотек, в темноте кинотеатров и в напряженной тишине зала суда я готовился к этой речи. Моими выступлениями в суде можно было бы набить книжный шкаф, мои предыдущие заседания — заполнить сетку целого телеканала. Но все это теперь не имело значения.
Я выиграл главное дело своей жизни. Я выступил с речью, которую вспомню на смертном одре.
Саатчи первым протянул мне руку.
— Поздравляю, — в его голосе не было ни обиды, ни печали, но и безразличным его тоже назвать было нельзя.
Я пожал ее так крепко, как мог.
— Все решил один голос, — пытался я его ободрить, хотя и не был уверен, что в этом нуждается.
— В вашем мире все всегда решает один голос. Впрочем, в нашем тоже. Пойдем, спустю тебя с небес на землю, — он оживился и хлопнул себя по бедру. — Наконец-то у меня появилась возможность сказать эту фразу.
Я бросил последний взгляд на присяжных, выстроенных в очереди на выход — кто-то из них оказался сегодня на моей стороне — и двинулся по Саатче.
Мы снова были в коридоре неслышной двери. Саатчи шел впереди в только ему известном направлении.
Я победил, но не гордился победой. Никогда мне не приходилось выступать в суде против друга. Саатчи не был мне другом, но между нами существовала сверхтонкая вязь отношений, для которой еще не придумали определения, и она, как на припоне, удерживала меня от наслаждения победой.