Время борьбы
Шрифт:
Он сумел в своем очерке это показать. И сделал еще больше: ценой собственной жизни доказал, что такие у нас есть и будут.
Вместе с другом Сергеем Струнниковым, военным фотокорреспондентом «Правды», сделавшим потрясающий снимок истерзанной «Тани», он погибнет при исполнении служебных обязанностей 22 июня 1944 года. Ровно три года спустя после начала войны и меньше чем за год до нашей Победы.
Его публикации о Зое Космодемьянской нашли отзвук
– Мне не страшно умирать, товарищи! – успела сказать Зоя уже с петлей на шее. – Это счастье умереть за свой народ...
И еще успела крикнуть громким и чистым голосом, обращаясь к стоящим вокруг местным жителям:
– Эй, товарищи! Чего смотрите невесело? Будьте смелее, боритесь, бейте немцев, жгите, травите!
На Руси испокон веку великомученики становились святыми. И она стала великомученицей. То есть в восприятии народа – истинно святой.
Служение памяти
Почти совсем незаметно прошел в нынешней России двухсотлетний юбилей великого Тютчева. Ни массовых праздников по стране, где прозвучало бы слово русского поэтического гения, ни множества достойных передач по телевидению. Оно и понятно: это же вам не Макаревич какой-нибудь, целую неделю отмечавший в те дни на всех телеканалах свое пятидесятилетие. Вон в программу «Первого канала» даже «любимый фильм А. Макаревича» удумали включить.
И стоит ли на этом фоне удивляться, что абсолютно незамеченным остался уход из жизни выдающегося подвижника – Владимира Даниловича Гамолина, человека, посвятившего свою жизнь пропаганде поэтического наследия Тютчева.
Между тем Вадим Валерианович Кожинов еще десять лет назад назвал жизненное деяние В. Д. Гамолина подвигом. Скромный сельский учитель, он воскресил тютчевский Овстуг, создал здесь, в селе на Брянщине, где великий поэт родился и провел немало заветных дней, замечательный мемориальный музей-усадьбу, ставший в один ряд с пушкинским Михайловским и лермонтовскими Тарханами.
А ведь было время, когда в Овстуге о Тютчеве не напоминало почти ничего. Главный усадебный дом, изрядно обветшавший, еще в 1914 году разобрали на кирпичи, чтобы построить из них здание волостной управы. Церковь в 1941-м взорвали немцы – им нужен был материал на прокладку дороги для танков Гудериана. И они же вырубили большой парк, боясь, что здесь будут укрываться партизаны.
Вот в каком состоянии видел тютчевскую усадьбу Владимир Гамолин, уезжая из родных мест после школы учиться в Ленинградский педагогический институт имени А. И. Герцена. В таком же состоянии застал ее и после возвращения в 1955 году. Окончив институт, он по направлению учительствовал на Сахалине, затем отслужил в армии на Камчатке. Но все-таки вернулся сюда. Потому что не мог не вернуться.
Иногда говорят: впитал любовь к чему-то или к кому-то с молоком матери. Ему необыкновенная любовь к Тютчеву передалась от отца. Был Данила Васильевич простым крестьянином, потом – председателем колхоза, сельсовета. И, видимо, знание того, что именно в этом месте, на этой земле, среди этой природы появился на свет и возрос тютчевский гений, произвело еще с ранних лет столь сильное впечатление на крестьянского мальчика, что потянулся он к стихам знаменитого земляка, переходя от простых ко все более сложным. Да так и остался покоренным великой поэзией Тютчева на всю жизнь, передав глубокое свое чувство сыну.
Помню, при первой встрече с Владимиром Даниловичем – было это здесь, в Овстуге, лет двадцать назад – он рассказал мне, что самой большой драгоценностью для отца был сундучок с изданиями тютчевских стихов и книг о любимом поэте. Он так дорожил этим собранием, что в начале войны, перед приходом немцев, закопал сундучок в условленном месте, наказав сыну достать потом, если его не будет в живых.
Кстати, книги из отцовского сундучка, среди которых были старые, дореволюционные, и стали первыми экспонатами первого музея, который молодому учителю В. Д. Гамолину удалось открыть в январе 1957-го (после-то в поисках экспонатов он изъездит всю страну!). Громко сказано: музей. Это была всего одна комната, но – в здании историческом и, самое главное, Тютчева помнящем. Собственно, единственное такое здание сохранилось, и, надо же, сюда поселили супругов Гамолиных!
Дело в том, что здание это было школой, которую в 1871 году построила дочь Тютчева, Мария Федоровна, для крестьянских детей. И школа оставалась тут до самого возвращения Владимира Гамолина. Но вот как раз накануне его приезда рядом открыли вновь построенное школьное здание, где ему и предстояло учительствовать, а в старом устроили нечто вроде общежития для молодых учителей. В комнате, которую он сразу присмотрел под тютчевский музей, предполагали разместить школьную мастерскую. Однако Гамолин стал стеной: музей – и ничего другого! В твердости его характера и поразительной целеустремленности могли теперь все убедиться.
Да и Москва не сразу строилась. В каждом деле важен первый шаг. Началось-то с комнатки, а когда я первый раз сюда приехал, музейная экспозиция давно уже занимала все здание бывшей школы и бывшего учительского общежития. И уже говорил мне Владимир Данилович, что обком партии и облисполком приняли решение о восстановлении главного усадебного дома Тютчевых. Надо было слышать, с какой трепетной радостью он это говорил!
В сценарии овстугского Дня поэзии на 1981 год появляется пункт: «Закладка первого камня в фундамент восстанавливаемого дома Тютчева». А ровно через пять лет, в канун II Всесоюзного тютчевского праздника поэзии, новый музей в возрожденном из небытия родовом доме поэта торжественно распахнул свои двери для тысяч посетителей.
Надо ли разъяснять, что он, Гамолин, без сомнения, был счастливейшим человеком на этом торжестве.
Только вот про местные праздники поэзии стоит еще добавить. Самый первый официально так даже и не назывался. Просто областной краеведческий музей, директор которого Л. З. Школьников горячо поддержал начинания овстугского учителя-энтузиаста, подарил селу в 1961 году бюст Ф. И. Тютчева. У Владимира Даниловича сразу возникла мысль: надо не просто открыть бюст (конечно же, возле музея!), а провести по этому случаю поэтическое торжество, настоящий праздник для всего села. Чтобы как можно сильнее звучало тютчевское слово – и стихи его, и романсы, и, хорошо бы, стихи о нем.