Время драконов (Триптих 1)
Шрифт:
– Представляете, братцы,– говорит, слегка заикаясь,– там дальше пола вообще нет…
– Мы же вас предупреждали,– отзываются мужики.
: Не поверил поначалу, каюсь. Пошёл глянуть. И вправду: вместо пола за соседним купе под ногами серой такой полосой-ленточкой гравий со снегом проносятся. И поток заморозки в морду..
: М-да…
Делать нечего – расположились в соседнем с интеллигентной компанией купе. Дам наших укутали всем, чем можно было,– достали спальнички, не привыкать,– я полез Натку на верхнюю полку устраивать. Гляжу – а там даже подушечка неучтённая такая лежит, в ослепительно белой наволочке — так в потёмках показалось мне, бо света в вагоне естественно ни люмена не было, кроме наших коногонов. «Вот это да!» – успел удивиться. И хлопаю её руками, дабы культурненько взбить. И она разлетается во все стороны снежным сугробчиком. Так как таковым и являлась, да.
– Ну да ладно, устроили дам на ночь, а сами взяли бухло и некоторую закусь – пошли знакомиться с соседями. Первая фляга просто пулей у виска пролетела, вторая некоторый сугрев обозначила. Познакомились, классно протрендили всю ночь,– жаль только, Коровин вначале от холода руками по струнам не попадал, а потом от сугрева. Но всё ж волшебно-классно доехали. Только, я вам скажу, хоть эта предновогодняя поездка мне и на всю жизнь своей невообразимой экзотической сказочностью запомнилась – второй раз меня через Ржев в Старицу ни одна в мире скотина ехать не заставит.
: Да. Это “мовемент первый” был.
А “мовемент второй” поджидал нас во Ржеве. Щас жахнем по одной – и дальше продолжим.
– Так вот. Прибыли во Ржев, обстряхнули с себя сосульки — и стали ждать почтово-пассажирского, который по расписанию вот-вот должен подойти и повезти нас дальше: в Старицу. Ждали, естественно, в тёплом вокзале. Млея от такого невероятного тепла и кайфа после пережитого рефрижераторного анабиоза... И тут слышим – объявляют: «почтово-пассажирский поезд номер 647 прибывает на первый путь к первой платформе»,– я, естественно, пытаюсь объяснить Егорову с Пищером, что после пережитой заморозки нам нет никакого резона покидать уютный и тёплый вокзал – пока двери нашего вагона не распахнутся ровненько перед выходом из вокзала на перрон. Но куда там! Эти гады хватают шмотники и выкипают на улицу. На мороз, прямо в объятия предновогодней метели. Будто из окошка зала не видно, что никаким поездом там пока и не пахнет. А снегопад, напротив того, весьма значительный. С соответствующими порывами просто-таки шквального ветра. Да.
: Обливаясь мысленными слезами, влекусь за ними. Выходим на перрон – кстати, единственный, так что непонятно, на фига объявлять его номер, как и номер пути. Другого-то всё равно нет, и это зримо видно.
: Ждём объявленного поезда и дрожим от холода. На совершенно-ледяном ветру. Под порывами снега со всех сторон, да. Объявляют снова: «почтово-пассажирский на Калинин подаётся на первый путь». Всматриваюсь в даль, откуда он предположительно подаётся,– затем в противоположную, но с тем же успехом: ни хера ниоткуда на этот единственный во Ржеве перрон не подаётся.
: Снова ждём. Ровно по расписанию новое объявление: «почтово-пассажирский поезд № 647 “Ржев – Калинин” прибыл на первую платформу первый путь».
— Всё, думаю,– крыша едет, дом стоит. Только ещё вопрос, у кого: у нас всех, или у диспетчера. Новый год, судя по всему, уже встретившего — и проводившего. С блеском, да.
На всякий случай Пищер внимательным взглядом осматривает снежные сугробы впереди – нет-ли там каких других скрытых путей или платформ; затем обращается с очевидным вопросам к ошарашенным не меньше нашего аборигенам. Аборигены на понятном языке объясняют, что никаких иных путей и платформ на этом вокзале сроду не было.
Тогда Егоров подходит к краю перрона и осторожно пробует воздух перед ним – вначале ногой, затем руками: вдруг поезд невидимый?..
Нам объявляют, что нумерация вагонов с головы поезда и что провожающих от греха просят убраться подальше.
: Просто умираем в растерянности.
— Затем объявляют, что поезд на Калинин отходит от первой платформы с первого пути. Тут не выдерживают прочие пассажиры,– кстати то, что мы не одни падаем жертвами этого невидимого состава преступления, позволяет надеяться, что с крышами у нас всё в порядке.
: Выслушиваем объяву, что поезд на Калинин отправляется. Откуда – непонятно, но явно без нас и без прочих, купивших по дури билеты, пассажиров. Самые нервные из которых отправляются громить диспетчерскую. В результате чего через некоторое время слышим растерянное: «ой, извините… А что, так и не пришёл?..»
: Из матюгальников над головами.
Я излагаю Егорову и Пищеру всё, что думаю о преждевременном покидании тёплого здания вокзала – как и вообще о целесообразности дальнейшего достижения Старицы через это вольноприкольное место.
— Наконец: появляется-приползает. Двери не открывая,– возможно, из страха пассажирской расправы. Но ключи у меня с собой,– проникаем внутрь, впускаем пассажиров с детьми и инвалидов — и созерцаем бригаду проводников: просто никаких уже… Высказываю сомнение, что с таким ‘экипажем машины боевой’ данный состав сможет до Нового года добраться до Старицы. Не заблудившись меж рельсов и не сгинув где-нибудь по дороге. «А куда он из колеи денется?..» – парирует Пищер. «Из колеи, может, и никуда – но что, если не остановится в Старице?» – парирую я.
: Ладно. Позади Москва, впереди Новый год,– так что отступать некуда. Располагаемся в практически пустом и относительно тёплом ( после пережитого рефрижератора и перронной метели ) вагоне; расчехляем бухло и закуски. Делаем завтрак. После второй выходим покурить в тамбур – и тут нас ожидало такое открытие… Вот, гад Егоров не даст соврать – да и Коровин с Пищером тож: “истинную правду вещаю, миссис Хадсон!”
– Так. У всех нолито?.. Ну, стало быть, жахнем. Потому что я сейчас такое скажу — трезвому не-понять-не-представить, что такое может быть на самом деле. А ведь было – сдохнуть мне на месте. Коль вру!..
Так вот. В углу тамбура – куча какого-то тряпья. Типа мусора. Стоим, курим,– стараясь на кучу эту искру случайную не обронить, ибо я просто жопой чувствую, что после Коцита ледяного нам только соответствующего Круга не хватает: с полным запеканием внутренностей заживо. Бо огнедушителей вокруг – ясен пень, ни штуки. И вдруг из кучи тряпья – голос:
– Мужики, дайте хоть закурить…
– Слабый такой. А надо сказать, что бомжиков по тем годам ещё не сильно много было, да. Зато вовсю митьки питерские во славу входили,– ну да я всегда думал, что что б они о себе ни трендили, ни декларировали — митьком при известной натуге себя любой обозначить может: хлещи себе портвейн в тельнике и телаге,– вот фурагой самарской, конечно, труднее представиться… Да.