Время гарпий
Шрифт:
— Хамские? — уточнили часы. — Считайте, что надо было подманить их поближе. И приманкой выступали вы с Талией. Ну, не надо меня буровить вашим фирменным королевским взглядом! Мне приказано было Сфейно дожидаться. У них сейчас в вашей квартире происходит разговор по душам, если можно так выразиться. Или о душах, неважно.
— И что в результате останется от моей квартиры? — несколько сварливо поинтересовался Николай.
— От твоей квартиры? — искренне удивились часы. — Я думал, ты знаешь… Твоя квартира — это мусейон, жилище музы. Если прочесть древний орфический гимн, обладая
— А мне можно купаться, Николай Илларионович? — спросила Геля, плескаясь водой.
— А ты разве не купаешься? — отмахнулся от нее Николай. — Купайся вволю, загорай, завтра будет трудный день!
— Мне просыпаться не хочется, — беспомощно отозвалась она.
— Придется проснуться, нам завтра надо собрать подписи в защиту твоего Саши, — серьезно ответил он.
— Правда? — счастливо улыбаясь, спросила Геля. — Тогда я непременно проснусь! Это просто здорово!
Она побежала по отмели, с силой топая по воде маленькими ножками. От нее во все стороны полетели теплые радужные брызги.
— Хамство какое! — сказали часы, прикрываясь шляпой от долетевших до них брызг.
— А о чьих душах пойдет речь? — спросил Николай, задумчиво глядя на полоску горизонта, где небо сливалось с морем.
— О тех, кто причинял музе душевную боль, — ответили часы, присаживаясь рядом. — Они уже променяли свою душу, получив за нее все, что хотели. Вернее, люди всегда думают, будто расплачиваются чужой душой, не понимая, что этого им не дано, у них есть только один обол, хотя им кажется, будто весь мир придуман только для них.
— Как нам сейчас? — спросил Николай, блаженно растягиваясь на песке.
— Нет, не так, — захихикали часы. — Мы сейчас сливаемся с миром, чувствуем его совершенство. Нам вполне этого достаточно, пока душа отходит от леденящего холода страха. А потом нас охватывает желание сделать мир еще лучше, оставить в нем частичку себя.
— Звучит банально, — с горечью заметил Николай.
— Зато верно по сути, — откликнулись часики. — А те, о чьих душах сейчас идет речь в твоей квартире, они хотят весь мир заключить в пределах своей власти, сжать время. Мне всегда больно находиться возле них, они пытаются остановить время.
— Зачем им тогда души? — удивился Николай. — Я думал, что они делают все это… ну, когда уже у них совсем нет души.
— Нет, они ее сами заставляют молчать, — возразили часы. — Находят всякие оправдания, объяснения. Это сложный вопрос, хтонический. Человек вообще-то сам отделяет от себя собственную душу. Но Холодцу и гарпиям это не всегда выгодно, они бы предпочли, чтобы люди жили в таком… полу бездушном состоянии. Когда от человека остается одна оболочка без души, он тоже становится абсолютно… непригодным. Делает какие-то поступки, которые выдают его с головой. И гарпии им помочь не могут, они сами… какие-то стихийные, незавершенные. От полностью лишенных души начинают сторониться даже те, кто над своей душой уже проделал необратимые вещи.
— Почему? — почти риторически воскликнул Николай, наблюдая за облаками.
— А ты вспомни те ощущения, когда в квартиру поднимался Холодец со свитой, а мы сидели и ждали, когда они подойдут поближе, — напомнили ему часы. — Это было то еще хамство, верно?
— Это было ужасно, — передернул плечами Николай. — Я, кстати, вспомнил эти ощущения, у меня с момента этого нападения на нашего худрука несколько раз такое накатывало. Потом я читал статью Каллиопы, и этот холод рассеивался. Становилось легче.
— Правда, что когда ее читаешь, слышишь канонаду, будто ты в окружении, а кто-то к тебе прорывается с боями? — с восторгом спросили часы.
— Правда, — согласно кивнул Николай. — Но это ощущение, когда душа леденеет…
— А сейчас здесь будет самый красивый закат! — невпопад сообщили часы. — Поэтому мы сейчас мы передислоцируемся по линии фронта во-он к тому чудесному местечку.
Николай обернулся в сторону, куда показывали часы, и увидел голых по пояс чернокожих людей в белых шароварах, накрывавших стол под белоснежным пологом, колыхавшимся под теплым бризом.
— Мне даже удивляться не стоит, это всего лишь сон! — в растерянности сказал он.
— А мог бы и удивиться хотя бы для приличия, — обиделись часы, поправляя шляпку. — Восемь чернокожих рабов-нубийцев доставили изысканные яства со стола султана Бахрейна, но мы не удивляемся! А что тут такого? Подумаешь, какой пустячок! А вот когда Сашку Игнатенко в кутузку садят, а он в телике признается, будто худрука заказал бомжу из Подмосковья за три тысячи рублей, тут мы удивляемся из последних сил! Это я, собственно, к извечному вопросу о хамстве.
Ответить Николай не успел, потому что на дразнящие запахи, источаемые барашком на вертеле с горными травами, шашлыками, восточными сладостями и какими-то диковинными блюдами с маринованными морепродуктами — уже мчалась с радостными визгами мокрая Геля. За собой она волочила плед, окончательно превратившийся в скатавшуюся тряпку.
— Между прочим, я этот плед в Лондоне покупал, — с укоризной в голосе заметил Николай.
— Между прочим, ты его на британских авиалиниях спер, — ответили ему часы. — Тебе для ребенка пледа жалко? Давайте, я вас к ужину переодену, чтобы вы из-за этого комка грязной шерсти не поссорились!
На ошеломленной Геле оказались шелковые шальвары, вышитые серебряной нитью войлочные полусапожки, прозрачное сари и килограмма полтора золотых украшений с цветными бриллиантами. Головку украсила остроугольная шапочка, усыпанная жемчугом, на острие которой красовалось пушистое страусовое перо. Николай оказался в белоснежном костюме султана из фильмов-сказок, на каждом пальце у него оказалось по драгоценному перстню.
— Все перстни волшебные, на что попало желания не трать! — предупредили его часы, устраиваясь за столом, где стояло четыре стула.