Шрифт:
Цветь первая
На базарном бугре, в толкучке, говорили с утра об одном: из городского морга исчез таинственно труп старушки. Загадочное происшествие связывали и с другим, еще более фантастичным явлением: лунной ночью в облаках многие горожане видели летающую в корыте девицу. И люди звонили в редакцию газеты, в НКВД, дежурному по горкому партии, в местную пожарную команду.
В редакции у телефона сидел поэт Василий Макаров. Он спокойно и терпеливо разъяснял обеспокоенным гражданам:
— Мертвую бабку из морга могли похитить хулиганы-шутники. Летающую в корыте девушку я видел сам, но не удивился. В эпоху техники и науки не так уж
Сознательные граждане, члены партии и комсомольцы, бригадмильцы и служащие госучреждений соглашались с авторитетными пояснениями. Но темное, несознательное большинство: землекопы, спецпереселенцы, мещане, бывшие графы, ссыльные профессора, царские повара, махновцы, толпы баб и мужиков, вербованный люд — не обращались за разъяснениями ни в редакцию газеты, ни в горком партии, ни в НКВД. Нормальный, обыкновенный человек говорит о происшествиях с друзьями, соседями, знакомыми — в очередях за хлебом и постным маслом, у водопроводных колонок, на базаре. Поэтому и витали в воздухе возгласы и шепотки:
— В стране голод, люди мрут тыщами. Не зазря труп старухи из моргу украли. Изрубят мелко трупу сечкой в корытце и пустют на пирожки с мясом.
— Бают, бабка колдуньей была?
— Брехня! Старуху запытали клещами в подвале НКВД. Энти ж чекисты и выкрали трупу из ледника, штоб концы в воду.
— А кто ж в корыте летал ночью?
— Надежда Константиновна, Крупская.
— Господа, будьте осторожнее. В толпе шныряют переодетые офицеры госбезопасности, фискалы, сексоты.
— Но ить кто-то ж порхал ночью по небу в корыте...
— Мабуть, шпионка японская.
— Нда, шпиенов развелось — тьма!
— А враги народа што вытворяют? Шахты взрывают, хлеб жгут, паровозы опрокидывают. Всю страну разорили!
Базар как зрелище и действо всегда колоритнее, острее и выше любого театра. На базарной толкучке за какой-нибудь час можно увидеть сотни сюжетов, коллизий, судеб, характеров. И все это движется, кружится, говорливо гудит, цветет одеяниями и ликами, ужасает страхолюдными рожами, контрастами нищеты и роскоши, подвигает к состраданию, высекает искры идей.
Базар прекрасен не токмо многообразием, но и свободой. Здесь люди не признают политических и экономических постулатов, не испытывают никакого уважения к вождям и руководителям, нарушают законы. Люди что-то покупают и продают, ищут редковинку, слоняются без дела, обманывают и крадут, проклинают местную власть, ковыряются в ливере, трясут тряпками, пригодными в лучшем случае для чучел. И нелепицы базара — вечны, а загадки — умопомрачительны и непостижимы.
Где, боже, армячный, задрипанный мужичонка взял подшипники от английского танка? И кто же их купит? Цыган предлагает портрет Льва Троцкого в окладе старинной иконы. Бледная дама в шляпе, явно из бараков, где живут ссыльные, тщится обменять янтарную брошь на кулек с горохом. Бабка продает ведро крупного ячеистого кокса, будто кокс у нее в огороде растет — вместо картошки. У деда с бородой Маркса — дюжина тапочек, подошвы которых выкроены из прорезиновых приводных ремней. На рогоже лежит куча радиодеталей, умельцу можно собрать из них космический телескоп. А как соблазнительно блестят сковородки, отлитые из поршней. Известь и огненная охра в кулях. Гайки на прилавке, как финики. Напильники и сверла — в избытке. Кровати сварены из водопроводных труб, покрыты краской голубой, увенчаны бронзовыми шишками. Старуха
— Семечки каленые, огурцы соленые, холодная вода! Приходите, пейте воду, господа!
Мордастый дядька бритвы точит, предлагает смесь таинственную для выведения пятен, басит на всю толкучку:
— Есть такая химпаста!
У него же и морская свинка есть, которая билетики из ящичка вынимает. А в билетиках все судьбы предсказаны, богатство и счастье наобещано, любовь и дальняя дорога, дом казенный. На жердяном заборе возле дощатой уборной висят ковры с лебедями-уродцами. И полинялый лозунг над входом в пивнушку: «Комсомольскую домну — досрочно!». Чудак, по прозвищу Трубочист, ходит в шляпе-цилиндре, как буржуй. А рядом с ним нищий, похожий на Владимира Ильича Ленина. На одной ноге у оборванца — лапоть, на другой — новая галоша. Но по облику, по лысине — вождь мирового пролетариата.
Фроська Меркульева на базарном бугре потряхивала перед толпой голубыми шелковыми рейтузами с крупными кружевными оборками. Женские панталоны были так велики, что их можно было свободно натянуть на водовозную бочку. Но изделие поражало изяществом швов и отделкой, Заграничной печаткой, тонким ароматом духов. Фроська выменяла рейтузы за четыре ковша пшена в бараке, где жили царские повара, работающие землекопами на строительстве коксохима.
— Панталоны из гардероба императрицы. Новенькие, парижской фирмы, — доверительно пояснили Фроське.
Из каждой штанины голубых панталонов могла получиться модная юбка. Но шелк показался девице тонким и на свет — неприлично прозрачным. Да и душа рвалась на базар: продать — купить — перепродать, получить навар. Синеглазая, золотистоволосая Фроська лучилась радостно озорством, юным здоровьем. И в свои пятнадцать лет выглядела она оформившейся девицей, невестой. Не было отбою от ухажеров и поклонников. И в городе знали ее почти все, так как выступала она часто с пением частушек под балалайку. Пела и приплясывала Фроська по вечерам с дощатых эстрад, под руководством комсомола, но числилась элементом несознательным, не пролетарским — из казачьей семьи. И уж бабка у Фроськи — вообще сплошной позор, известная знахарка.
— Ты бы отреклась от бабки-то, ушла бы из дому. Мы тебе место в бараке выделим, в комсомол тебя примем! — улащал девчонку секретарь горкома комсомола Лева Рудницкий.
Но Фроська рассмеялась, показала ему кукиш. Охрана у Фроськи была надежной. Ее всегда сопровождал рослый, молчаливый Антоша Телегин. Вот и сейчас на базарном бугре он стоял рядом. Верным телохранителем Фроськи был и Гриша Коровин. Но вчера они поссорились. Гриша возненавидел девчонку. И понять его можно было. Фроськину бабку на днях арестовали, забили до смерти в милиции. А похорон не было. Тело бабкино загадочно исчезло из морга. Однако Фроська не уронила и слезинки, не поминала бабку свою горем.
— Ох, и стерва ты, Фроська! — возмутился Гриша Коровин. Фроська влепила Коровину пощечину:
— Пшел вон, дурак! Кто тебе сказал, будто моя бабка умерла? Моя бабка — колдунья. А колдуньи не умирают.
Антоха Телегин размышлял о стычке Фроси и Гришки, но понять ничего не мог. Что же случилось с бабкой Фроси? Умерла ведь старуха, труп в морг отправили. Нет никаких сомнениев. Доктор из больницы справку о смерти подписью и печатью заверил. А Фроська веселая, будто ничего не произошло. Шуточками базар одаривает. Мальчишкам подмигивает. Семечки пощелкивает беспечно. С Трубочистом-чудаком картинно раскланялась. Нищему вождю мирового пролетариата подала гривенник, позволила трусы императрицы понюхать задаром.