Время моей Жизни

Ахерн Сесилия

Я перевела дух.

Он изумленно спросил:

— Твои родители тоже считают, что ты знаешь испанский?

— Они дали мне денег на лето в Испании. Что, по-твоему, я должна была им сказать?

— Правду. Это не пришло тебе в голову?

— Ах, конечно. Милую, честную правду — я работала танцовщицей в ночном клубе, а вовсе не девушкой на ресепшене в старомодном отеле, куда они меня устроили.

— Н-да, тогда, наверное, не стоило.

— Понимаешь, не все подлежит твоему великому разоблачению. Безусловно, факты желательно освещать правдиво, но одно дело лампочки в ванную покупать и совсем другое — сказать моему отцу, что пора бы уже оставить

свой высокомерный тон и не вести себя как претенциозный засранец. Немножко чуткости и восприимчивости не помешали бы, знаешь. Ты ведь хочешь мне помочь, а не сделать безработной и не разрушать то немногое, что мне удалось наладить в отношениях с семьей. Короче, надо составить план.

Какое-то время он молча все это переваривал, и я ждала очередных бредовых аналогий, но вместо этого он сказал:

— Ты права. Я прошу прощения.

Я подошла к лестничным перилам и сделала вид, что сейчас брошусь вниз. Голубоглазая и моя Жизнь, видимо одинаково лишенные чувства юмора, вцепились в меня, чтобы остановить.

— Благодарю. — Я была смущена ее порывом, а она почла за лучшее немедленно ретироваться.

— Но я извинился не за то, что сделал, а за то, как. Нам надо выработать новую стратегию на будущее.

Честность и готовность признать свои ошибки подкупают. Так что я затянулась еще разок и выбросила сигарету в знак уважения. Но он еще не закончил, и я пожалела, что поторопилась.

— Я не могу спокойно сидеть и слушать, как ты врешь, и никогда не смогу, Люси. Поэтому какую бы мы ни придумали стратегию, в основе ее должно быть одно — ты перестанешь врать. У меня от этого изжога.

— У тебя изжога от моего вранья?

— Да. И спазмы, вот здесь. — Он ткнул пальцем себе в солнечное сплетение.

— Ну и ну. Мне жаль это слышать.

Он передернулся и потер грудь.

— Пиноккио, нос у тебя опять вырос.

Я шутливо пихнула его.

— Зачем меня заставлять? Дай мне дозреть, и я сама начну говорить людям только правду.

— М-м. Вечности не хватит, чтобы ты дозрела.

— Ну, я не собираюсь немедленно объявлять общий сбор и вываливать разом все секреты. Но со временем, постепенно, я все расскажу. Давай так договоримся: с этого момента я больше не вру, а ты за мной присматриваешь, раз уж тебе без этого нельзя.

— И как ты заставишь себя не врать?

— Ты что, считаешь, я не могу говорить правду, когда мне этого хочется? — оскорбленно спросила я. — Легко.

— А что такого в этом парне по неправильному номеру, что ты ни разу ему не соврала?

— В каком парне?

— Ты знаешь каком. Видишь, ты опять начинаешь, — засмеялся он. — Это твоя первая реакция: отрицать, опровергать, притворяться, что ты ничего не знаешь.

Я проигнорировала его нападки.

— Я сказала ему, чтоб он больше мне не звонил.

— Почему? Ты что, позвонила, а твой неправильный номер был кем-то занят?

Он был очень доволен своей плоской шуткой, но я даже не хмыкнула.

— Нет. Но как-то все это было слишком странно.

— Жаль, очень жаль.

— Угу, — невнятно пробормотала я, не до конца уверенная, так ли уж жаль. И протянула ему руку: — Ну что, договорились? Я не вру, ты наблюдаешь?

Он подумал, потом сказал:

— Я хочу кое-что добавить.

Моя рука упала.

— Ну разумеется, как иначе.

— Каждый раз, как ты соврешь, я тебя поправляю. По рукам?

Мне это не понравилось. Я не могу обещать на сто процентов, что совсем перестану врать. Я могу обещать, что попытаюсь, это да. И ему я не могу доверять

просто потому, что правда многолика и у всех свои представления о ней. Но с другой стороны, наш договор хоть немного его утихомирит, он уже не сможет вести себя как слон в посудной лавке.

— Ладно. Договорились.

Мы пожали друг другу руки.

Когда я вернулась в офис, там ощущалось общее напряжение. Они не могли понять, обижаться на меня или нет, как не могли понять, обижаться ли на Стива, а потому просто молча работали, отложив решение до той поры, когда все войдет в нормальное русло. Жизнь наблюдал за мной, устроившись за соседним столом, где прежде сидел один тип, чье имя, я уверена, никто, кроме Эдны, уже не смог бы вспомнить. Его уволили в первый заход, в начале прошлого года, и тогда меня куда больше волновал собачий холод в комнате от неправильно настроенного кондиционера. Я страшно мерзла и страшно злилась — Грэм упорно таращился на мои соски, затвердевавшие от холода. Понятно, что обещания Агусто Фернандеса вернуть Стива на работу были полной чушью, так что за его столом тоже никого не было. Но если бы Жизнь сел туда, это вызвало бы неудовольствие — слишком свежа боль утраты. Однако он проявил чуткость и восприимчивость. Молодец. Весь день он не отрываясь работал на своем компе, что-то искал, писал и порой поглядывал на меня, прислушиваясь, что я говорю. Впрочем, я почти ничего не говорила, поскольку никто ко мне не обращался.

А все же интересно, почему я не врала Дону Локвуду? Я обдумала этот факт и решила, что все просто — я не знаю его, он совершенно посторонний человек, какой смысл был ему врать? Его не волновала правда. Почему она так волнует всех остальных?

Я взяла телефон, открыла фотогалерею и стала перелистывать фотки. Дошла до синих веселых глаз и остановилась. Увеличила изображение и долго всматривалась в оттенки: аквамарин, зеленоватый хризолит, сапфир. Потом поставила фото на скринсейвер. Выглядело замечательно, и я положила телефон перед собой, чтобы синие глаза любовались мною.

— Чему ты улыбаешься? — спросил Жизнь так неожиданно, что я подскочила.

— Чему? Господи, ты меня напугал. Не надо подкрадываться ко мне, пожалуйста.

— Да я уж давно рядом сижу. Так что ты делала?

Я хотела было сказать «ничего», но посмотрела на фотку и честно ответила:

— Фотографии смотрела.

Это его удовлетворило. Он решил передохнуть и пошел на кухню. Грэм проводил его взглядом, удостоверился, что все остальные погружены в работу, встал и направился следом. Я надеялась, что вскоре один из них вернется обратно, но прошло пять минут, и я начала беспокоиться. Жизнь слишком долго торчит там в обществе Гулькина Хрена, надеюсь, он не пал жертвой его похабных домогательств. Я понимала, что это полная чушь, но от одной мысли мне стало дурно. Я подошла к шкафу, где хранятся папки с технической документацией, который умненькая Длинноносая разместила рядом с кухней, сделала вид, будто что-то ищу, а сама навострила уши.

— Значит, она врала, что знает испанский, — сказал Грэм.

— Угу, — невнятно подтвердил Жизнь с полным ртом. Судя по звуку, он что-то зачерпывал ложкой. Понятно, взял один из йогуртов Длинноносой, которыми у нас весь холодильник забит. Она на диете, фигуру бережет перед Великим Днем, и беспрерывно поедает эти приторные йогурты, в которых сахара больше, чем в пончиках.

— Так-так-так. И насчет курения тоже врала?

— Угу. — Шкряб, шкряб, шкряб ложкой.

— А знаете, я курю.