Время - московское!
Шрифт:
Полминуты — без последствий, минута — госпиталь, полторы — инвалид, две минуты — распухший, синюшно-черный мертвец.
— Старший лейтенант Кабрин был очень смелый человек, — сказал я. — И очень выносливый. По сути он был уже мертв, но летел к нам еще не меньше полутора часов.
— Это что, вирус какой-то? — спросил Семеренко.
— Перегрузки. Сержант, нужно срочно сделать как можно больше копий вот этого. — Я ткнул пальцем в письмо.
— Если у меня планшет работает… А, вот вроде ничего.
— Давайте сразу десяток.
Я с опаской следил за письмом, исчезающим в щели сканера. То-то смеху будет, если зажует! Планшет у сержанта допотопный, по всему видно — из мобзапасов.
Не зажевал… Но копии печатал раздумчиво.
— Пушкин! Что ты тут за бюрократию развел, понимаешь?
Я поднял свои ясные, войною промытые очи, которые враз округлились от изумления. Опершись о стойку шасси «Орлана», с видом самым независимым и немного скучающим стоял Меркулов.
Одет он был полностью по форме, но не брился уже давненько. Левый рукав шинели — отрезан. Та же участь, надо полагать, постигла китель и рубаху. Вся левая рука от кончиков пальцев до плеча была плотно забинтована, а поверх — замотана прозрачной теплоизоляцией со множеством дутых пузырьков.
Капитан-лейтенант пребывал при пистолете и мече, а сверх того со здорового плеча свешивались перевязи еще двух палашей — пехлеванских, трофейных.
Я так офонарел, что от неожиданности перешел на «ты».
— Ты?..
— Что ты на меня уставился, как на привидение? Я, я, что мне сделается… А вот тебя, чертяку, увидеть не ожидал. Так чем это вы страдаете?
— Тут все очень серьезно…
Я, как мог быстро, ввел Меркулова в курс дела: курьер, Главный Ударный Флот, крейсера-«историки» (капитан-лейтенант, как и я, в составе ОПРОСа посещал Техноград, что сильно облегчило мою задачу).
Пехтура тем временем тоже приобщилась к государственному преступлению, вполуха слушая наш разговор и в оба глаза читая копии письма.
Меркулов все схватил налету. Прервав меня, как обычно, на полуслове, он бросил:
— Понял. Где письмо-то?
Семеренко услужливо протянул ему оригинал, возвращенный планшетом в целости и сохранности.
Меркулов изучил документ, бормоча себе под нос:
— Угу… Ага… Ну да, «радиобакены»… Что там может пеленговаться, если клонские тральщики еще вчера все вычистили?.. «Фоторакеты»… Где тебе, ёкарный папенгут, фоторакеты сейчас найти?.. Так-так… «Россия и Бог»… Ну оно конечно… Для кого ты сказал, Саша, это все написано?
Меркулов, весьма ловко орудуя одной здоровой рукой, сложил письмо и запихнул себе в карман шинели.
— Для штаба Первой Группы Флотов.
— Ну то есть для главкома?
— Ну то есть да.
— Так, сержант, а ты человека в капонир послал, как я просил? — Меркулов теперь обращался к Семеренко.
— Так точно, товарищ капитан-лейтенант. Не вернулся пока.
— Плохо. Н-да… Они нас танцуют, а мы расслабляемся… Ладно. Держи, сержант, сувениры…
С этими словами каплей сбросил с плеча обе трофейные перевязи.
— …И слушай внимательно. Пушкин дельно рассудил, что письмо скопировал. Но десять штук — перебор. Значит, так: семь копий — уничтожить немедленно. Одну дай сюда. Одну оставь себе и спрячь получше. А с десятой копией отряди самого надежного человека… — Меркулов экзаменовал взором солдат, которые, в свою очередь, глядели на него с обожанием и мольбой («Меня, товарищ капитан-лейтенант, меня, я не подведу!»). — Вот этого. — Он ткнул пальцем в Матвеева. — Отряди его, пусть найдет любого офицера из командования укрепрайона или девятой дивизии, на худой конец. И скажет следующее, записывай…
Меркулов надиктовал донесение, в котором на удивление ясно, внятно и без всяких ёкарных папенгутов обрисовал ситуацию. Кое-что касалось и непосредственно меня.
— «На основании оценки сложившейся обстановки мы, капитан-лейтенант Меркулов и лейтенант Пушкин, приняли решение: попытаться лично доставить письмо в штаб Первой Группы Флотов. Поскольку наши шансы на успех невелики, прошу вас также приложить все усилия к тому, чтобы письмо попало к адресату». Записал? Молодец. И последнее слушай-запоминай. Клоны сейчас прут прямо сюда. Если их не остановит зенитная рота, следующая станция у них — летное поле. Это значит, стоять вы будете здесь и стоять будете насмерть. Появится офицер от капитана и выше — отдашь ему свою копию письма. Ну а при угрозе захвата противником — письмо уничтожить… Да и флуггер этот лучше бы тоже… Секретная машина как-никак…
— Понял, товарищ каплей. Не беспокойтесь, секретов клонам не дадим и сами не дадимся!
— Молодец. Да, как мы с твоими орлами вместе «скорпионов» давили — я запомню!.. Идем, Пушкин.
— А вы что — знаете, где штаб Первой Группы Флотов? — спросил я, когда мы отошли от «Орлана» шагов на двадцать.
— Этого только дурак не знает. И кончай «выкать» наконец! Я уж было обрадовался, а тут снова — «вы»!
— Извини. Ну и где штаб?
— Да где-то в бункере под Оранжереей.
— То есть точно ты все-таки не знаешь?
— А зачем точно? Сядем на летное поле «Б», а там у кого-нибудь спросим.
— Так ты лететь собрался? — у меня перехватило дыхание. Что ж, мечты сбываются… Хотел ты, Пушкин, подняться в воздух — поднимешься.
Мог бы и сразу догадаться! Ведь Меркулов, закончив разговор с сержантом, сразу безошибочно взял курс на четверку флуггеров — ту, с которой на моих глазах взрывная волна сорвала сугробы маскировочной пены.
— Есть другие идеи? По земле не пройдем. Я только что с озера, там такая свалка! Все дороги на запад перехвачены егерями, «Атураном» этим гребаным. Будь у нас хоть взвод танков, можно было бы попробовать прорваться, а так…
— А руку тебе где? Там?
— Там. В рукопашную братишек из сводного флотского батальона поднимал. Они сперва робели, но потом ничего пошло. Сбили мы егерей с тороса, и тут танк — мертвый с виду, гусеницы порваны, в пробоинах весь — ожил вдруг и как шарахнет плазмой! Пацанов рядом со мной — в угли, рукав шинели — в пепел, ну, китель загорелся… Но отделался ерундой, пара ожогов…
— Это хорошо, что ерундой, — сказал я, а сам подумал: «Рассказывай! Ты же рукой шевельнуть не можешь, висит плетью». — Не больно?