Время - московское!
Шрифт:
— Я — могу! — запальчиво воскликнул Мормуль.
— А вот это лишнее, — сказал Иван Денисович и мгновенно воцарилась полная тишина. Все замерли, перестали крутить в пальцах карандаши и шевелить ложечками в стаканах. Только зудела вентиляция да, заглушённый переборками до шмелиного жужжания, надсаживался в далеком кормовом отсеке агрегат обжимной сварки. — А если Александр Ричардович прав? Если одна, а то и две «Рошни» в состоянии вызвать подмогу? Поправьте меня, если я ошибаюсь, — Иван Денисович легким наклоном головы в сторону Двинского обозначил, что поправки им будут приняты лишь от академика, — но любая долговременная орбитальная станция, «Рошни» в том числе, потянет не только шестьдесят, но и двести шестьдесят тонн лишней нагрузки! Допустим, комендант
(Владимиром звали Мормуля.)
— Жалко, Иван Денисович, — сдался кавторанг. — Но вот, положим, лейтенант Пушкин прав. И какие выводы? Неужели будем ломать утвержденный главкомом план на лету и включать в первоочередную огневую задачу еще и все «Рошни»? Получается семь объектов на четыре вымпела. Не понимаю, как отработать подобную огневую задачу в приемлемые сроки.
Под «приемлемыми» сроками Мормуль разумел минуты полторы, в течение которых передатчики клонов не успевали и пискнуть. За те же полторы минуты торпеды и ракеты, выпущенные всплывшими Х-крейсерами, должны были достичь всех намеченных целей и распылить передатчики на молекулы. Вместе с их операторами, естественно.
Меж тем генерал-майор Колесников пришел в процессе длительных медитаций на чаинки в своем стакане к взвешенному умозаключению.
— Я, голуби мои, первым делом хочу вам напомнить, что властью, данной мне адмиралом Пантелеевым и лично Председателем Совета Обороны, могу перекраивать план операции «Очищение» так, как сочту нужным. За любые действия Х-крейсеров отвечаю я и только я. Поэтому призываю вас не бояться смелых импровизаций. Я привык доверять интуиции своих боевых соратников, и если лейтенант Пушкин на пару с Иваном Денисовичем отчего-то вдруг обеспокоились научными станциями, значит, к их мнению следует как минимум прислушаться. Итого, в практическом разрезе, перед нами два варианта действий. Во-первых, мы можем попытаться атаковать и уничтожить станции «Рошни» наряду с другими объектами. Задача эта, спору нет, сложная. Решать ее в любом случае придется в два этапа. Но принципиальных препятствий я не вижу. И, во-вторых, мы можем взять научные станции на абордаж позже — как и собирались изначально. Предлагаю поставить вопрос на голосование.
И кто бы возражал? Да никто! Кроме… ну разумеется, кроме академика Двинского!
— Не сочтите за труд отложить голосование на минуточку, — попросил он. — Я хотел бы сказать два слова… О научной солидарности, с вашего позволения.
О научной солидарности! При всем демократизме наших совещаний, попробовал бы кто-то другой после предложения Колесникова о голосовании порассуждать на подобные темы!
Тут уместно пояснение.
У нас их было трое, «священных монстров», как выражалась Таня, — Колесников, Индрик и Двинский.
Командовал всеми силами нашего соединения генерал-майор ГАБ Демьян Феофанович Колесников.
Иван Денисович Индрик, доктор психологических наук и, несомненно, тоже офицер ГАБ не ниже полковника, официально командовал «всего лишь» научно-исследовательской частью. Однако Ивану Денисовичу всегда удавалось дать столь четкую и взвешенную оценку любой проблемы, что его мнение по большинству вопросов оказывалось решающим и охотно поддерживалось Колесниковым. Поэтому Индрика можно назвать генеральным консультантом и душой операции «Очищение».
И, наконец, Константин Алексеевич Двинский. Академик, физик, инженер, один из патриархов Технограда. Создатель теории границы, положенной в основу технологии Х-крейсеров.
Он ничем не командовал, но никому и не подчинялся. Авторитет же его был огромен.
Вместе с Константином Алексеевичем на Глагол направлялись полсотни самых разнообразных специалистов, в компанию которых Таня со своей экзотической ксеноархеологией вписалась вполне органично. Потому что, кроме физиков, химиков, математиков, астрономов и геологов, под началом Двинского находились: пять спелеологов, два астроботаника, сейсмолог, палеолог, ихтиолог, конхиолог, семасиолог, философ-онтолог, философ-гносеолог и православный богослов отец Василий. Все это аморфное скопление штатской публики, располагающее, между прочим, тремя десятками единиц бронетехники и сотней солдат для охраны, в документах проходило как «Отряд 200». Однако с легкой руки Индрика это скучное поименование было перекроено в «осназ Двинского».
Что бы ни собирался сказать академик (а говорил он порой вещи совершенно неуместные или как минимум необязательные), все члены совещания приготовились послушно внимать — кто с любопытством, а кто с плохо скрываемым унынием.
— Я уже давно смирился с тем, что наша… научная экспедиция… носит не вполне обычный характер и будет сопровождаться человеческими жертвами. Что ж, это печально, но, исходя из сложившихся обстоятельств, неизбежно. Однако сейчас, если только я правильно вас понял, коллеги… товарищи военные, вы намерены поставить на голосование вопрос об убийстве нескольких десятков людей. Причем на этот раз речь идет не о солдатах врага, а о персонале научных станций. А ведь эти люди уже не первый год занимаются тем же, чем намерены заняться после их убийства и мы: исследованием планеты Глагол. Давайте забудем на минуточку о возможной военной направленности их исследований… О том, что часть конкордианских ученых, находясь под идеологическим прессингом своего правительства, мечтает о скорейшей победе над нашей родиной… Я уверен, что в конечном итоге движет ими вовсе не ненависть к Объединенным Нациям и не меркантильный расчет… Что в основе их действий лежит общечеловеческая, неизбывная тяга к познанию… Как сказал бы отец Василий, любомудрие…
«О, как они прекрасны — эти конкордианские рыцари науки, порожденные воображением академика», — вздохнул я.
— И этих людей мы сейчас замышляем убить! Прямо на рабочих местах! Вот я представляю себе подобную ситуацию… Иду я по Технограду… Скажем, из своего кабинета по направлению к… к…
— К кабинету своего заместителя? — предложил Иван Денисович.
— Да нет же! К этому… прости господи… вихревому бассейну! Готовлюсь к очередной серии экспериментов… Как вдруг все взрывается, горит, грохочет и меня вульгарнейшим образом разрывает на кусочки! Вот что я себе представляю, товарищи военные. Хочу вам сказать, что я полностью солидарен с конкордианским персоналом, который несет свою научную вахту на станциях «Рошни». И я протестую! — Двинский неожиданно и резко повысил голос. — Протестую! И готов объявить голодовку! Отказаться от участия в экспедиции! И вообше от всякого участия в подобном кровавом предприятии! Если только вы, товарищи, — заключил он тихонько, явно напуганный собственным криком, — намерены путем голосования благословить убийство безоружных ученых… и лаборантов.
В начале выступления академика Колесников пытался миролюбиво улыбаться, но вскоре стремительно помрачнел. Да, Демьян Феофанович не на шутку разозлился, о чем свидетельствовали побагровевшие щеки и побелевший кончик носа, и был готов сообщить академику нечто очень и очень резкое…
Но не успел. Иван Денисович ловко перехватил инициативу:
— Константин Алексеевич, дорогой, спасибо вам за замечательное выступление. Очень своевременное выступление! В самом деле, что-то нас заносит… Сказывается напряжение… На войне чересчур легко сделать необдуманный шаг… В то время как научная солидарность, которая, по сути, является одной из форм гуманизма…
«Черт, да решайте уже что-нибудь, — подумал я устало. — Давайте поскорее воевать, пока в системе нет ни одного клонского звездолета!»
От интенсивной эксплуатации Х-крейсеров во время битвы за Восемьсот Первый парсек комфортнее и надежнее эти корабли никак не стали. Только наоборот.
Даже в «штабном зале», самом большом обитаемом помещении Х-крейсера, было душно, влажно, сумеречно и холодно. Как мне показалось, температура за время нашей дискуссии упала градусов на пять. Безумно хотелось курить, но это строго возбранялось везде, кроме капитанского салона и крошечных тамбуров перед гальюнами.