Время нас подождёт
Шрифт:
— Он ведь не просто умер, — продолжил батюшка. — Он сошёл в ад, и спас тех, кто давно ждал Его! Адама и Еву — тех первых людей, кого соблазнил тот змей, дьявол. Христос их вывел оттуда и взял на небо. А через три дня после смерти Он Воскрес — снова стал живым. Пришел к апостолам — Его ученикам, к Своей Матери, и еще какое-то время пребывал с ними, уча их и помогая другим. Он победил смерть, потому что Он — это Любовь и сама Жизнь.
— Значит, когда люди причащаются… Они принимают Бога… и Жизнь, и Любовь?
— Да. Они принимают в свое сердце Живого Бога.
— Ого…
— Представляешь,
Я покачал головой.
— Это должно быть очень трудно…
— Непросто, да. Но все возможно с верой. Я думаю, что надо жить так, чтобы в любую минуту можно было принять Господа, и чтобы Он после — остался в твоем сердце.
Мы помолчали. Потом я спросил, чувствуя, как от неловкости мне становится жарко.
— А мне можно… причаститься?
Батюшка внимательно посмотрел на меня, проникая взглядом куда-то внутрь, я смутился и перевел взгляд на Распятие, и услышал вдруг:
— Можно. Завтра с утра ничего не ешь и не пей, и приходи к утренней службе. Крестик есть у тебя?
— Нет…
— В лавке возьмешь.
Я обрадовано закивал, а потом испуганно спросил:
— А можно, если не сюда, а в другой храм? Он просто рядом с домом, мы ходили в него… с Юрой и Наташей.
— Можно, — ответил батюшка, а затем спросил меня уже другим голосом — тревожным и строгим. — А до родителей ты теперь как планируешь добираться? Я имею ввиду до приемных — они ведь сейчас за твоих родителей… Ты не переживай, — он поймал мой взгляд. — Те родители, которые умерли, они сейчас смотрят за тобой и волнуются за тебя. Я думаю, что они рады, что есть кому позаботиться о тебе. Они всегда останутся твоими мамой и папой!
— Да я и не переживаю, — проговорил я сквозь колючий комок в горле. — Я ведь понимаю… Что раз нельзя, чтобы они были со мной, значит им так лучше…
Батюшка обнял меня, ласково сказал:
— Сынок, ты не плачь. Мы расстаёмся здесь на Земле для того, чтобы встретиться в вечности.
Он предложил мне доехать домой на такси, сказав, что вызовет и оплатит его сам, а довезёт меня женщина, которая работает в лавке.
— Валентина, — позвал он её, когда мы с ним подошли к ней. — Доставишь этого славного отрока домой? Только… — он посмотрел на меня, пошевелил усами. — Покормить бы его, он ведь еле на ногах стоит!
— Сейчас, батюшка, — засуетилась Валентина, разглядывая меня поверх своих прямоугольных очков. — Ох, у меня и нет ничего, разве что вот… я тут вам блинчиков постненьких принесла с земляничным вареньем.
— Ну вот, а говоришь, нет ничего! — обрадовался батюшка. — Блинчиками и покорми, а чайник я из алтаря принесу, согреем сейчас…
Я, неловко переминаясь с ноги на ногу, постоял, раздумывая…
— Я сейчас… Я быстро…
И торопливыми шагами, чуть не бегом, подошёл к той иконе, где Христос беседовал с детьми.
Я стоял перед Ним, подняв голову и вглядываясь в Его доброе лицо. Сейчас я был там. Среди них, и я чувствовал, что скажи я что-нибудь, и Он меня обязательно услышит, и ответит, несмотря на большое количество людей вокруг. Я помолчал с минуту и осторожно прошептал:
— Господи… Спасибо Тебе за всё! Ты знаешь, я столько всего наделал… Чего уж там говорить, — я опустил глаза, понимая, что говорю совсем не то, что нужно. Собравшись с духом, посмотрел на Него и заговорил снова, — можно я Тебя ещё попрошу? Пожалуйста, помоги моим Юре и Наташе, сохрани Наташкиного малыша, и чтобы она не плакала и не волновалась из-за меня… И чтоб Юрка вернулся из плаванья поскорее, живым и здоровым… И чтоб они не прогнали меня… Если можно… Пожалуйста.
… Не зная, как справится с волнением и той радостью, которая теперь ярким солнышком сияла у меня внутри, я широко перекрестился — не стесняясь, не торопясь, глядя на Господа. Наверное, впервые в жизни.
И вот, спустя несколько минут, я, сидя за маленьким столом в лавке, покрытым большим прозрачным стеклом, под которым лежали разные календарики, фотографии и записи, уплетал блинчики, запивая их горячим сладким чаем, радуясь заботе совсем незнакомых мне людей. Я уже отвык от еды — настолько, что теперь словно впервые попробовал блины и ощутил, какие же они, оказывается, вкусные! И варенье с маленькими ягодками — я никогда в жизни не ел такого! А чай показался мне волшебным напитком, от которого тепло разлилось по всему телу. Когда я наелся, мне стало совсем хорошо. Два блинчика в меня не поместилось, и я с сожалением посмотрел на них.
— Кушай, — сказала Валентина. — Чего ты не ешь больше? Не стесняйся!
— Я все, больше не могу! Спасибо! — от души поблагодарил добрую женщину.
— Ну ладно… — согласилась она. — Батюшка доест… Сейчас он из алтаря выйдет, такси вызовет и поедем. Адрес-то ты знаешь?
— Знаю, — сказал я и почувствовал, как легкая тревога кольнула мое сердце. Вдруг они ещё там?
Но она кольнула и исчезла. Теперь я не боялся. Просто не мог бояться и все.
— А как называется его черный фартучек? — поинтересовался я у Валентины.
Она рассмеялась.
— Это не фартучек, это епитрахиль.
Вскоре вышел батюшка из алтаря. Он был уже без епитрахили, в черной рясе и с деревянным крестом на груди. Легкими, быстрыми, словно воздушными шагами подошёл к нам, сказал Валентине.
— Я сам его довезу. А ты пока тут побудь, если кто будет спрашивать — скажи, что скоро вернусь. Только вот… — он критическим взглядом посмотрел на меня, покачал головой. — Так он замерзнет. Хоть бы свитер какой-нибудь, а лучше куртку.
— Ой, а у нас тут толстовка есть…моего внука, — Валентина, наклонившись, достала откуда-то толстовку с капюшоном. — Он забыл её как-то… Должна подойти.
— Надевай, — велел батюшка.
Я быстренько надел толстовку — она пришлась мне впору, только была чуть широковата в груди.
— Вот и славно! — воскликнула Валентина. — Отдашь потом как-нибудь. Вы же быстро доедете, не замерзнешь…
— Спасибо, — уже в который раз прошептал я.
И вот настало время покинуть этот храм. Он не только спас меня от моих преследователей — в нём я наконец обрёл покой. Здесь я встретился с Богом. Мне не хотелось уходить отсюда, и я, перекрестившись перед выходом, подумал, что покидаю его, чтобы затем прийти вновь. А Бог — Он со мной, где бы я ни был.