Время-не-ждет

Лондон Джек

С другой стороны, никакие искусно расставленные сети не сослужили бы ему такую службу, как его сдержанное обращение с Дид. Больше всего на свете дорожа своей свободой и меньше всего склонная уступать силе, она не могла не оценить его тактики. Но она не только рассудком отдавала ему должное, — какие-то неуловимые, тончайшие нити, ощутимые только в редкие минуты, протягивались между ними. Шаг за шагом плелась паутина, которой любовь Харниша обволакивала Дид; крепче становились незримые, неосознанные узы, связывающие их. Может быть, в этом надо было искать ключ к тому, что она сказала «да» вместо «нет»? И в будущем, когда речь пойдет о более важном решении, не случится ли так, что она отвергнет все трезвые доводы разума и опять, вопреки своей воле, ответит согласием?

Сближение с Дид имело благотворное влияние на Харниша,

хотя бы потому, что он стал меньше пить. Его уже не тянуло так сильно к спиртному, и он даже сам это заметил. В известной степени Дид заменяла ему коктейли. Мысль о ней действовала на него, как крепкое вино. Во всяком случае, ему уже меньше требовалось горячительных напитков, чтобы выдержать противоестественный городской образ жизни и азартнейшую биржевую игру. Он по-прежнему при помощи коктейлей воздвигал стену, за которой укрывался, чтобы передохнуть, но теперь частью этой стены была Дид. Черты ее лица, смех, модуляции голоса, золотистые искрящиеся глаза, отблеск солнца на волосах, фигура, платье, руки, держащие поводья, малейшие движения — все это он вновь и вновь мысленно рисовал себе, забывая о коктейлях и виски с содовой.

Невзирая на принятое ими отважное решение не прятаться от людей, они все же соблюдали осторожность во время прогулок. В сущности, это были просто-напросто тайные свидания. Они отнюдь не выезжали верхом открыто, у всех на глазах. Напротив, они всегда старались встречаться как можно неприметнее, и поэтому Дид, выехав из Беркли по дороге со многими воротами, поджидала Харниша где-нибудь вне города. Для катания они выбирали глухие, малолюдные дороги; чаще всего они переваливали через второй горный хребет, где их могли видеть только идущие в церковь фермеры, которые не знали Харниша даже по портретам.

Дид оказалась отличной наездницей — не только искусной, но и выносливой. Бывали дни, когда они покрывали шестьдесят, семьдесят и даже восемьдесят миль; и ни разу Дид не пожаловалась на усталость, и не было случая — что особенно ценил Харниш, — чтобы у гнедой кобылы оказалась стертой спина.

«Молодчина, ничего не скажешь», — с неизменным восхищением твердил он про себя.

Во время этих долгих, ничем не прерываемых прогулок они многое узнали друг о друге. Кроме как о себе, им почти не о чем было говорить. Таким образом, она стала знатоком по части полярных путешествий и добычи золота, а он, слушая ее рассказы, составлял себе все более полную картину ее жизни. Она с увлечением вспоминала свое детство на ранчо, описывала лошадей, собак, людей, предметы, а он мысленно следил за тем, как она из девочки превращалась в женщину. Узнал он и о том, как отец ее разорился и умер, а ей пришлось бросить университет и наняться в контору. Говорила она и о больном брате, о том, что она уже много лет делает все, что в ее силах, чтобы он вылечился, и что уже не верит в его выздоровление. Харниш убедился, что найти с ней общий язык вовсе не так трудно, как он предполагал; однако он постоянно чувствовал, что за всем, что ему известно о ней, таится загадка, именуемая «женщина». И он смиренно признавался самому себе, что об этом безбрежном неисследованном море, по которому ему предстоит пуститься в плавание, он не знает ровно ничего.

Он боялся женщин потому, что не понимал их, и не понимал их, потому что боялся. Дид верхом на гнедой кобыле, Дид, в летний полдень собирающая маки на горном склоне, Дид, быстро и уверенно стенографирующая под диктовку, — все это было ясно и понятно. Но той Дид, у которой мгновенно менялось настроение, которая упорно отказывалась встречаться с ним и вдруг соглашалась, в чьих глазах, словно непонятные ему сигналы, то вспыхивали, то гасли золотые искорки, — той Дид он не знал. Во всем этом он видел таинственные глубины женственности, поддавался их обаянию, но постичь не надеялся.

И еще одна сторона ее жизни, как хорошо понимал Харниш, была закрыта для него. Она любила книги, она обладала тем, что люди с почтением называют загадочным словом «культура». Но, к его величайшему удивлению, эта культура никогда не вторгалась в их отношения. Дид не заговаривала ни о книгах, ни об искусстве, ни о прочих высоких материях. Его неискушенному уму она казалась такой же бесхитростной, как он сам. Она любила все простое и естественное: свежий воздух, лошадей, солнце, цветы. Растительность этого края была ему мало знакома, и она учила его распознавать

различные виды дуба, показывала мансаниту и земляничное дерево, перечисляла названия, свойства, места распространения бесконечных разновидностей полевых цветов, кустарников, папоротников. Ее зоркий глаз, от которого ничто лесное не укрывалось, восхищал Харниша. Этим она была обязана детству, проведенному среди природы. Однажды они поспорили, кто из них обнаружит больше птичьих гнезд. И ему, который всегда гордился своей острой наблюдательностью, немало труда стоило победить в этом состязании. К концу дня он опередил ее только на три гнезда, и то одно из них она прямо оспаривала, да и он должен был сознаться, что не уверен, кто первым увидел его. Он высказал ей свое восхищение и прибавил, что — она сама похожа на птицу — такая же зоркая и проворная.

Чем ближе он узнавал ее, тем больше убеждался, что многое в ней напоминает птицу. Вот почему она любит ездить верхом, говорил он себе. Это почти то же, что летать. Поле, пестрящее маками, лощинка, заросшая папоротником, проселок, окаймленный тополями, красновато-коричневая земля косогора, луч солнца на далекой вершине — все это вызывало у нее радостные возгласы, которые звучали в его ушах, как птичье пение. Она радовалась каждому пустяку, и песня ее не умолкала. Это впечатление не исчезало даже в те минуты, когда она проявляла суровость. Глядя, как она проезжает Боба и старается укротить неуемного жеребца, он мысленно сравнивал ее с орлицей.

Ее маленькие мимолетные радости были радостью и для него. Стоило ей устремить восхищенный взор на что-нибудь, привлекшее ее внимание, как он с не меньшим восхищением впивался глазами в ее лицо. Она же научила его лучше видеть и понимать природу. Она указывала ему на краски пейзажа, которых он без нее ни за что бы не приметил. До сих пор он знал только простые цвета. Все оттенки красного цвета были для него красные, и только. Черное — это черное, коричневое — коричневое, а когда коричневый цвет переходит в желтое — это уже желтый цвет, а не коричневый. Пурпурный он всегда воспринимал как кроваво-красный, но Дид объяснила ему, что он ошибается. Однажды, когда они очутились на высоком гребне, где огненные маки, покачиваемые ветром, достигали коленей лошадей, Дид так и застыла на месте, потрясенная открывшимся перед ними видом. Она насчитала семь планов, и Харниш, который всю свою жизнь смотрел на самые разнообразные пейзажи, впервые узнал, что такое «план» в живописи. После этого он стал более зрячими глазами приглядываться к лику земли и сам научился постигать красоту горных кряжей, которые сомкнутыми рядами высились вокруг, и лиловой дымки летнего вечера, дремлющей в складках далеких гор.

Но сквозь все это золотой нитью проходила любовь.

Сначала он довольствовался воскресными прогулками и чисто приятельскими отношениями, установившимися между ним и Дид, но с каждым днем его все сильнее влекло к ней. Чем ближе он узнавал ее, тем больше находил в ней достоинств. Если бы она держалась неприступно и высокомерно или жеманилась, заигрывала с ним, все было бы иначе. Но его пленяли в ней именно простота, непосредственность, умение быть хорошим товарищем. Этого он не предвидел. Так он еще никогда не смотрел на женщин. Игрушка, хищница, жена и продолжательница рода — только в этих обличьях он представлял себе женщину, только такой мыслил ее. Но женщина — друг и товарищ, какой оказалась Дид, повергала его в изумление. Он открывал в ней все новые совершенства, и любовь его разгоралась все жарче и уже помимо его воли прорывалась в ласковом звуке голоса, вспыхивала в устремленных на нее глазах. Дид отлично все это видела, но, подобно многим женщинам, думала, что можно играть с огнем и все же избежать пожара.

— Скоро настанет зима, — сказала она однажды со вздохом сожаления, но не без лукавства, — и тогда конец прогулкам верхом.

— Но я должен и зимой встречаться с вами!

— Она покачала головой.

— Нам очень хорошо, когда мы вместе, — ответила она, глядя ему прямо в глаза, — и я не забыла ваших смешных рассуждении о цели нашего знакомства. Но это ни к чему не приведет. Я слишком хорошо себя знаю. Уверяю вас, я не ошибаюсь.

Она говорила очень серьезно, даже участливо, явно стараясь смягчить удар, и по-прежнему без смущения смотрела ему в лицо; но в глазах ее мерцал золотистый свет, за которым Харниш угадывал сокровенные тайны женского сердца, — и теперь он уже не страшился их.