Время невиноватых
Шрифт:
А теперь самое странное. Суровый полковник, исходящий из соображений «адекватности мер воздействия», и чуткий к чужой боли писатель — одна личность… Как умудряются мирно сосуществовать гуманист (а разве может настоящий литератор быть кем-то иным?) и жесткий полицейский теоретик? Как удается полковнику не слышать то, что говорит ему писатель?
Поистине, непостижимый вы для меня человек, Данил Аркадьевич!
Александр Хавчин, писатель
Ответ оппоненту:
Добрым быть легко, справедливым — трудно
А что тут удивительного, Саша? Чтобы постигнуть другого человека, надо прожить его жизнь. Если с двадцати
Ну, как можно всерьез рассуждать о борьбе со злом, если видел его только в кино? Как, не будучи правоведом, историком и дипломатом, говорить от их имени? Как вообще браться за проблему смертной казни, если понятия не имеешь, о чем идет речь? Если не видел ни убитого, ни его родственников, ни убийцу, ни исполнителя приговора и даже не держал в руках ни одного уголовного дела с красным ярлычком «СК» в углу!
Дилетантство не может быть убедительным. Студент, взявшийся с таким багажом за дипломную работу, не получил бы больше «тройки». Поэтому приходится пользоваться заемными аргументами и усиливать свою позицию мнением Диккенса и Толстого. Но они тоже не специалисты в расстрельных делах! К тому же их авторитет не спасает: ведь не все в мире так правильно и однозначно. Скажем, тот же Чикатило пять лет будоражил умы наших сограждан куда больше, чем Чехов, да еще и Пушкин с Лермонтовым вместе взятые. Это, конечно, неправильно. Но верно. Как говорит моя мама: «Это жизнь».
Можно, конечно, с детской самонадеянностью считать, что с помощью чужих аргументов ты расставил точки над i и закрыл тему. Но ведь теме тысячи лет, все доводы «за» и «против» уже высказаны профессиональными юристами, психологами, петенциаристами и хорошо известны. Поэтому спор совершенно бессмыслен, каждый должен только выбрать те доводы, которые его больше устраивают.
А между тем жизнь разительно отличается от книжек. Это знает каждый достаточно зрелый и реалистически настроенный читатель. Многие книжные рецепты в жизни попросту неприменимы. Есть даже поговорка: можно лечиться по справочнику, но тогда рискуешь умереть от опечатки.
Вот конкретный пример из давнего уголовного дела: похищен пятилетний мальчик, преступник требовал с родителей выкуп, но его удалось задержать. Связанный ребенок с мешком на голове несколько суток лежал на мокрой земле в камышах на болоте. Начиналась осень, не очень теплые дни, прохладные ночи. А что чувствовал несчастный, что творилось в его маленьком сердечке? Между тем, негодяй от всего отпирался и отказывался показать место, где спрятал пленника. Что надо было делать в этой ситуации? Читать мерзавцу Толстого и объяснять, что раскаяние куда важнее, чем те десять лет тюрьмы, которые за ним последуют? Или послушать всевозможных правозащитников, которые напомнят, что преступником может признать подозреваемого только суд и отпустить задержанного? Или делать нечто иное, что единственно и способно спасти беззащитную жертву?
Боюсь, что здесь либеральный интеллигент втянет голову в плечи, съежится и исчезнет, потому что для таких ситуаций он не создан и существовать в них объективно не способен.
К счастью, работники уголовного розыска и без него знают, как поступать. Преступник заговорил, мальчик был доставлен в больницу. Как сказалось пережитое на его дальнейшей судьбе, я не знаю, потому что уголовная хроника фиксирует только несколько кадров из быстро раскручивающейся жизненной ленты. И вот тут либеральный интеллигент материализуется вновь, посочувствует жертве и заклеймит позором оперативников за нарушение законности.
По форме он будет прав, но по сути эта правота ничего не стоит.
А можно еще больше обострить ситуацию. Группа разведки специального назначения, действуя в глубоком тылу противника, обнаружена случайным свидетелем. Старик, пасущий коз, или мальчик, собирающий грибы. В отличие от негодяя-похитителя они ни в чем не виноваты. Но если группа не уничтожит ядерную ракету, нацеленную на большой город, то погибнут миллионы людей, в том числе дети и старики, поэтому проблема свидетеля в данной ситуации решается единственным реально существующим способом. Жестоким и страшным, говорить о котором не принято и не хочется. Что здесь правильно, а что нет? И какими критериями руководствоваться, если великие идеи гуманности и справедливости в данной ситуации, увы, не работают? Или опять съежиться и исчезнуть, чтобы потом, когда все кончится, сказать правильные, но ничего не стоящие слова, ибо слова никогда не заменяли дел?
Я говорю это не в осуждение. Далеко не каждый человек способен выполнять грязную и жестокую работу, без которой зачастую в нашем неправильном мире не обойтись. Но тогда не стоит судить и о такой работе, и о выполняющих ее людях.
И вот здесь уже непостижимая для меня вещь: почему так называемая либеральная интеллигенция обожает преступников и всевозможных негодяев, причем не только литературных, но и вполне реальных? Общественная комиссия по помилованию [1] , проявляя родственную любовь к кровавым маньякам, фактически уничтожила институт смертной казни. Против тридцати тысяч убийств и еще шестидесяти тысяч криминальных смертей в год она как-то не возражает.
1
Речь идет о ныне упраздненной комиссии по помилованию при Президенте России под председательством писателя А. Приставкина (примеч. авт.).
Правозащитники всех мастей отстаивают права гомосексуалистов, наркоманов и осужденных. Потерпевшие, в один миг потерявшие здоровье, жизнь, имущество, родственники и дети жертв их почему-то абсолютно не интересуют. Так же как погибающие в мирное время солдаты, обнищавшие пенсионеры и инженеры, лишенные света и тепла жители целых городов…
Постепенно редеющий хор миротворцев, подобно заклинившей шарманке, требует вывести войска из одурманенного наркотиками и кровью, перенасыщенного оружием и головорезами (в буквальном смысле слова), криминально-рабовладельческого средневековья Чечни, угрожающего не только России, но и всем странам СНГ. О том, что один раз это уже делалось, и десятки тысяч убитых и раненых второй чеченской кампании лежат на их совести, они уже забыли.
«Стихийные» массовые акции всегда хорошо продуманы и организованы. Как правило, движет ими не голый энтузиазм, а закономерности подрывных технологий, запускаемые в действие вложением крупных денежных сумм. Многие «миротворцы», «гуманисты» и «правозащитники» являются обыкновенными предателями и провокаторами, выполняющими хорошо оплаченную акцию влияния на общественное мнение. Но почему их с готовностью поддерживают совестливые и порядочные люди, даже не задумывающиеся о грязной подоплеке дел, в которые их вовлекают? В чем секрет такого поведения? В вечном противопоставлении себя власти и автоматической солидаризации с теми, кто ей противостоит, в первую очередь с маргиналами? Или в подсознательном стремлении уязвимого и беззащитного человека взять сторону того, кого больше боишься, кто более жесток и беспощаден? В извечных рефлексиях, неуверенности и неудовлетворенности, компенсируемых этакими вывертами? В переплетении этих причин?