Время новой погоды
Шрифт:
Безопасность им обеспечивало прежде всего их количество, не говоря уже об огромных, более чем в натуральную величину, картинах, украшавших бока грузовиков. Караван с изображениями Иисуса, Марии и Иосифа, а также разнообразных овец, ослов и яслей, казалось, наделен какой-то волшебной неуязвимостью. Никто среди местного населения не понимал, что это за невероятное скопище невоенизированных машин; на самом деле многие вообще сомневались, что они реально существуют.
– О да, такое невероятное скопление низко скользящих грузовиков, покрытых изображениями Святой Девы, – говорил один Гвадалахарский шаман, чей бизнес возрос ровно вдвое после того, как по их округе проследовал караван. – Всем и каждому привиделся этот призрак.
Мечтатели везли с собой лекарства и продукты, раздавая их в одолеваемых нуждой районах; однако некоторые из наиболее радикальных членов ООАМ
– Мы навязываем этим культурам ментальность янки, – ворчал Висенте. – Это просто иная форма империализма.
Но Ронда придерживалась другого мнения:
– Антибиотики, – утверждала она, – важнее политики.
Они все ехали и ехали. Они пересекали огромные пустыни, населенные кактусами – органными, сагуаро и чолья, и странными поникшими деревьями: на лишенном ветвей стволе каждого из них, на самой верхушке, помещался один красный цветок.
– Как шляпа без полей! – заметил Эдди.
Они дали им прозвище «Деревья доктора Суса [49] ». Еще более поразительно было то, что земля здесь, такой ранней весной, была вся, километр за километром, покрыта, словно ковром, мелкими желтыми цветами. Даже самые маленькие стебельки и веточки, которые иначе были бы совершенно незаметны на этом явно бесплодном пространстве, несли на себе хотя бы один яркий цветок.
49
Доктор Сус (тж. Сюсс) – литературный псевдоним американского писателя, поэта, карикатуриста Теодора Суса Гайзела (Theodore Seuss Geisel, 1904 – 91), особенно известного книгами для детей. Прозвище дано по ассоциации с одной из самых популярных детских книг писателя «Кот в шляпе» (The Cat in the Hat, 1957).
– Никогда не видела столько цветов, – сказала Ронда, глядя на золотистый покров, километр за километром простирающийся по холмам и долинам, словно солнце растаяло и разбрызгалось каплями по земле. Даже у Висенте от этого зрелища улучшилось настроение. А Бадди, почувствовав, что этот пейзаж может пожертвовать хотя бы одним цветком во имя любви, наклонился и сорвал бутон для Ронды, который она тут же вдела в петлицу и носила несколько дней, пока все его лепестки не опали.
Чем дальше на юг они углублялись, тем более странными казались им окрестности. Горные гребни, в складках и впадинах, поднимались к горизонту с пустынных равнин неожиданно, будто кто-то их выталкивал снизу. Мечтатели проезжали огромные участки земли, заваленные мусором и обломками, зияющие карьерные разработки, заводы, извергающие клубы едкого дыма прямо посреди пустыни. Временами им представлялось, что даже свет здесь падает как-то непривычно, тени казались какими-то совершенно неправильными, хотя никто не мог точно определить почему. Поначалу они ночевали на открытом воздухе, прямо в пустыне, потом, когда добрались до более населенных районов – на школьных площадках или в церковных дворах. Разумеется, случались какие-то неприятности, поломки, лопались шины. Несколько раз им приходилось – как ни жаль – бросать какой-нибудь из грузовиков, и говорят, что до сих пор где-то по дороге в Мацатлан сохранилось святилище в виде грузовика с Иисусом и Марией на бортах.
По мере того как они продвигались все дальше на юг, разрывы в ткани времени становились все значительнее – возможно, предположил Эдди, из-за близости к экватору – и видения стали являться им более часто. Бадди чувствовал, что все вокруг него как бы утрачивает вес. Это стало сказываться на их снах. Словно мираж, где-то в отдалении, Бадди видел – не понимая, во сне или наяву – легендарный город на острове, Мехико, в заполненной водой, словно озеро, кальдере вулкана. Город был окружен плавучими садами, и смуглокожие мужчины и женщины тихо скользили под их ветвями в выдолбленных из древесных стволов челноках. Мечтатели проезжали мимо пирамид; им виделись ацтекские жрецы, поднимающие к небесам окровавленные, все еще бьющиеся сердца; им мерещился Монтесума на погребальном ложе из попугаичьих перьев; они наблюдали, как великий Кецалькоатль – бог-птица – снова и снова восстает из собственного пепла. Несколько раз Бадди даже успевал заметить легендарные золотые города, хотя, надо сказать, они всегда отдалялись и вовсе исчезали, стоило только к ним чуть приблизиться. И еще он видел – или это было во сне? – как горстка бородатых мужчин в доспехах промчалась на конях мимо, уничтожая все это. Они наблюдали, как поднимается дым от костров, на которых сжигают священные тексты майя, которые – если бы они сохранились – могли бы предсказать судьбу Вселенной и всего рода человеческого и которые – если бы только их удалось расшифровать – предрекли бы и этот самый момент, и это странное сборище человеческих существ, пересекающих континент во всю его длину с целью спасти планету. Некоторые из путешественников даже утверждали, что, когда они въехали в густые экваториальные джунгли, им удалось разглядеть город зеркал или, возможно, это был ледяной город, известный под названием Макондо. Однако это оказалось всего лишь иллюзией.
Они проезжали через узкие ущелья, где быстрые реки вились в туннелях из сошедшихся над ними арками деревьев, мимо гремящих водопадов, которые, казалось, падают с самого края земли прямо в пустоту Вселенной.
Они избегали больших городов, опасаясь властей, много дней ехали мимо тянущихся километр за километром банановых и кофейных плантаций, где работники, обливаясь потом, трудились от зари до зари; они проезжали странные деревни, где женщины были старыми и уродливыми и одевались во все черное.
И так караван Мечтателей спускался все дальше вниз, вниз, вниз – вдоль длинного хребта континента.
49. В джунглях
– Мы заблудились, – наконец вынуждены были признать Бадди и Ронда.
Вероятно, это было не самой лучшей идеей – в зоне постоянно меняющегося времени, куда они попали, оставив позади пустыню, взять и вдвоем отправиться разведывать маршрут на ближайшие несколько дней, пока остальные разбивают лагерь; но ведь они постоянно находились в обществе своих спутников, ни минуты не оставаясь наедине. Что-то такое нарастало между ними двумя, нарастало уже многие дни, Бадди это чувствовал; на самом деле это нарастало с того самого момента, как они пересекли границу. Впрочем, фактически это нарастало с того самого дня, как они впервые встретились. Это что-то требовало, чтобы любым путем, под любым предлогом они нашли способ провести какое-то время наедине.
– Думаю, нам надо остановиться, пока еще светло, и устроиться на ночлег здесь, – сказал Бадди. – Мы сможем найти наших завтра.
Они отыскали прогалину у заброшенной дороги, всю одетую преувеличенно яркими лесными цветами и пропитанную их сладким, всепобеждающим ароматом. Бадди посмотрел вокруг – на светлую, открытую полянку, на мягкую траву и низко склоненные над ней ветви деревьев, на щебечущих птиц в ярком оперении, увидел на ветвях цветы в форме горнов, чей аромат доносился к ним сверху, окутывая обоих. Если бы не дорога, по которой они сюда приехали, Бадди мог бы подумать, что они провалились сквозь века в прошлое, на тысячи лет назад. Над их головами склонялись орхидеи, странные цветы, чьи лепестки Бадди так хотелось попробовать на вкус. Но рядом с ним был сейчас другой цветок, насладиться которым ему хотелось гораздо больше.
Не произнося ни слова, они с Рондой начали что-то вроде любовного танца под склоненными ветвями. А что еще им оставалось делать? Бадди казалось, что он никогда еще не видел более красивого места, никогда не испытывал более прекрасного мгновения.
Они танцевали под пение птиц и жужжание насекомых, пока солнце не село, пока их не окутали быстро наступающие экваториальные сумерки, пока сверкающе белый глаз луны не взошел на небо. Тогда они раскатали походные постели и легли вдвоем под звездами; и Бадди наконец пережил то мгновение, о котором мечтал все эти долгие месяцы.
Каким же было это мгновение для Бадди? Он чувствовал, что для него тут же исчезло все и всяческое время, что тут же исчезла вся сила тяжести. Он чувствовал, что небо поднялось еще выше и что – впервые в жизни – у его собственного существования нет предела; он ощутил счастье бесконечной легкости, абсолютную, фантастическую невозможность какого бы то ни было жизненного опыта. Невозможность самого факта, что он и Ронда существуют на свете; что две их души, одетые плотью, должны соединиться в одно и что прежде всего они никогда не должны были существовать порознь. Вся Вселенная взрывалась внутри его мозга, а мозг его взрывался внутри Вселенной. Он и Ронда слились наконец в одно целое; а абсолютная глубина и сила чувства… да просто невозможно, что самая обычная плоть может вмещать такое чувство. А потом звезды начали отдаляться друг от друга, и Бадди падал в образовавшиеся между ними пространства, в бесконечную черноту – самое восхитительное исчезновение собственного «я», какое когда-либо испытывал человек.