Время освежающего дождя

Антоновская Анна Арнольдовна

– О покровитель возлюбленных! О улыбчивый див! Сердце мое было приведено в восхищение: ты не только стука взбесившегося мужа, но и моего выстрела не услыхал.

– Бисмиллах, это ты осаждал дом?!

– Я сказал себе такие слова: «Не следует подвергать хана одиночному возвращению. Разве мало ослов, любящих ночь легкой наживы? И да избавит аллах каждого от гнева шах-ин-шаха! Лучше скрыть все под щитом забвения».

И Керим пустился в объяснения, как, оставив верного Багира, он поспешил к дому, где хан раскинул свой стан и оставался равнодушным к реву приплывшего дельфина, который так неистово бил хвостом о калитку, что кирпичи вываливались из стены, –

кирпичи, но не Али-Баиндур-хан. Тут он, Керим, решил пробудить в хане воспоминания о разъяренном мяснике – ревнивце из притчи времен Харун-ар-Рашида.

Керим вынул из-за пояса пистолет, полученный в подарок от Пьетро делла Валле:

– Вот кто вовремя нарушил блаженство смелого хана.

«Гречанка выбила из меня последние мозги, – думал повеселевший Али-Баиндур, – как мог я заподозрить Керима? Но наградил ли меня аллах вообще мозгами? Ибо, вместо того чтобы предаться усладе из услад, я уподобился Шахразаде и половину ночи хвастал своим умением обольщать женщин разговором».

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Помутневшие воды Куры накатывались на галечник, смывая густо осевшую пыль минувшего зноя. В Крцанисских садах багровели гранаты, желтела айва. Из шиферных ущелий вырывался прохладный ветер, трепал камыши у посиневших от соли озер Лиси и Кодени. Укороченный день нехотя исчезал за обрывами Мтацминда, где гнездились красные куропатки. Багряными листьями устилались извилистые дороги.

Ждали Папуна, но совсем неожиданно прискакал азнаур Датико. Он загнал четырех коней. Чутко дремал он в седле, ибо лес и пустыни не место для снов. И вот ему удалось пролететь пространство на шесть дней раньше обычного.

Как Али-Баиндур разрешил путешествие? Помог Керим. Шах повсюду ищет царицу Тэкле, желая заманить ее обещанием освободить царя Луарсаба. Гулаби набито лазутчиками, как дыня семенами. Керим убедил царя написать царице Мариам письмо, которое отвлечет врагов от Гулаби. Пусть царица разыщет Тэкле в Грузии, писал Луарсаб, и тогда он испросит позволения Караджугай-хана приехать Тэкле в Гулаби хотя бы на короткий срок. Узнав от Керима о письме царя, Али-Баиндур заторопил Датико с отъездом и охотно подписал ферман на свободное путешествие по персидским землям. Кроме письма царице, Датико привез Моурави подробное донесение Керима, переведенное Папуна на грузинский язык. Привез и от царицы Тэкле письмо Трифилию. Снова молила она отправить в Русию посольство к патриарху Филарету.

День, два, три не переставал говорить Саакадзе с Дато и Даутбеком. Керим подробно описывал положение в Исфахане. Русия не добилась освобождения Луарсаба. Шах стремится выудить Теймураза из Гонио и еще не теряет надежды заполучить Тэкле или другим средством принудить Луарсаба принять магометанство. Но, убедившись в бесполезной трате времени, выполнит заветное желание Хосро-мирзы и бросит его во главе сарбазов на Кахети и Картли: «Пусть сам завоюет себе царство. Багратид имеет право на грузинский трон!»

Кто из грузин не знает: князьям никогда не следует доверять полностью. Могут повторить Ломта-гору и, вновь надев чалмы, призвать ставленника коварного «льва». Не следует скидывать с весов торговую дружбу Ирана и Русии. И только ли торговую?

Нет, обстоятельства требуют быстрых, решительных действий. Необходимо опередить все помыслы шаха…

Царский конюший Арчил осаживал бурчавших конюхов. Пока правитель пребывал в Самухрано, конюшни пустовали и можно было днем наслаждаться дремой в тени

замковых чинар, а в сумерки освежаться в лениво плескавшейся Куре. И вдруг, словно град на голову, – съезд вызолоченных чертей!

Конюшни вмиг наполнило требовательное ржание. Одному мерину тесно, другому слишком свободно, а из-за белой кобылы Орбелиани три кахетинских жеребца разбили деревянную перегородку. Аргамак Джавахишвили с утра привык купаться, гнедой скакун Липарита требовал прогулки, иноходец Цицишвили бил соседей задними ногами, а вороной стригун Палавандишвили свирепо кусался вечером и жалобно ржал с утра, скучая по возлюбленной.

Обходя конюшни, Арчил проверял влажность корма и, как саман, разбрасывал приказания: надушить гриву коню Мухран-батони, заплести хвост серой в яблоках кобыле Эмирэджиби, а жеребца настоятеля Трифилия, не совсем пристойно ведущего себя, уединить.

Говор, шум, топот, звон посуды наполнили Метехский замок. Три дня совещались князья, готовясь к торжественному началу съезда. Покои Газнели то оглашались бурным спором, то замирали в таинственном шепоте…

Князья не доверяли друг другу, группируясь по партиям. Самой сильной была партия «двух долин» – Мухран-батони и Ксанских Эристави, связанных с Георгием Саакадзе. Потом партия «трех мечей» – Цицишвили, Джавахишвили и Палавандишвили… Непонятным представлялся Липарит, то яростно защищающий действия Моурави, то таинственно гостящий у Палавандишвили или исчезающий в Твалади, благодаря чему князья догадывались, что у царицы Мариам в эти дни собирались царевичи Багратиды. Чувствовалось – начали объединяться крупные фамилии: все чаще мелькали имена Орбелиани, Качибадзе, Амилахвари… Больше всех остерегались Магаладзе и Квели Церетели как добровольных наушников Моурави…

Не многие знали, что скрепя сердце Качибадзе и Палавандишвили ездили в Марабду советоваться. А кого потом посвятили в свои переговоры, тот не был удивлен, что Шадиман встревожен предстоящим ограничением проездных пошлин и снятием рогаток. "Позор! И князья еще обсуждают такое! – возмущался Шадиман. – Вот пропасть, куда безумный ностевец толкает князей! А на дне ее обнищание и унижение!.. Восстать!

Из фамильных щитов воздвигнуть крепость! Требовать вмешательства католикоса, владетелей Гурии и Самегрело! Жизнь или смерть! Но легко сказать: «Восстать!..» Кто осмелится поднять оружие против Моурави"?

И снова спор до хрипоты, до ярости.

– Отстранить, отстранить разговоры Саакадзе об упразднении проездных пошлин, – настаивали одни.

– Но Моурави обещал трофеями возместить потери: предстоят великие завоевания. Кто попробует сопротивляться, рискует остаться без обогащения, – напоминали другие.

– Потом, если бы все князья на одном стояли, еще допустимо было бы вступать в пререкания с Моурави, – вздыхали третьи.

Но вот Мухран-батони уже переходит на сумасшедшую щедрость. Его мсахури только с ишачьих караванов стали пошлину взимать, а крестьянские арбы, особенно церковные, не задерживаются даже у рогатки на берегу Ксани. Такой переворот в хозяйстве представлялся настолько разорительным, что, казалось, невозможны никакие уступки. А вот Саакадзе в своих владениях совсем уничтожил рогатки, даже праздник сожжения утвердил. Сначала оголтелые глехи под зурну швырнули в огонь продольные брусья, затем палисадины. А мальчишки с выкриками: «Чиакокона! Чиакокона!» – прыгали через костры до потери памяти. Примеру Моурави последовали «барсы», оставившие рогатки лишь на шеях свиней, дабы не пролезали в огороды «доблестных» месепе.