Время освежающего дождя
Шрифт:
Оманишвили поднялся, оглядел зал. Он не мог сказать, показалось ли ему или нет, но кахетинские азнауры словно уже слились с картлийскими. Даже улыбались они одинаково, даже мех на куладжах ерошился одинаково, как их усы. Он перевел взгляд на кахетинских князей, но у них не нашел поддержки: лишь растерянность и недоумение.
Настороженный зал выжидательно молчал. Что сказать? Так бывает, когда едешь над пропастью, – конь начинает слезать со скользкой тропы, и одна мысль охватывает всадника – уцепиться за острый камень, за
– Моурави, говоришь: «временно»? На какое время?
– Пока царь к вам не вернется.
Духовенство зашуршало рясами, глаза блестели из-под надвинутых клобуков и митр. Сбывалось давнишнее желание – подчинение кахетинской церкви картлийскому католикосу.
Кахетинцы продолжали изумленно взирать на Саакадзе: «Ца-арь?! Какой царь? Разве собирается вернуться? Может быть, полководец шутит? Непохоже, лицо неподвижно, как мрамор».
– Ведь временно, чего опасаются? – хитро прищурился Цицишвили.
– Одолжила сорока у орла клюв, а вернуть забыла! – насмешливо процедил Газнели.
Молчание длилось слишком долго, писцы покусывали перья. У дверей дежурный князь Тамаз Магаладзе сменил сабельщиков.
Саакадзе обратился к кахетинцам:
– Предполагал, князья, дружески примете протянутую руку помощи: одним вам не подняться из руин. Надо твердо решить – на коне или под конем? Что ж, подумайте, посовещайтесь… Может, два дня будет довольно? – И Саакадзе спокойным шагом направился к выходу.
Он хотел уйти один, в покоях Газнели его ждали Русудан и Хорешани. Но его тесно окружили не в меру взбудораженные картлийцы. Им хотелось говорить еще и еще. О чем? О расширении царства, о присоединении заброшенной Кахети, хотелось уже вымеривать, делить, подсчитывать и… Нет, пусть Георгий скажет – прочно ли? Временно? Это невозможно! Навсегда! На века! Князья то возбужденно жестикулировали, подкидывая слова, словно мячи, под самый потолок, то в упоении понижали голоса до хриплого шепота.
– Георгий, а что, если правда царь вернется? – спросил Липарит.
– Ты о ком, князь?
– О Теймуразе Кахетинском.
– Что ж, друзья, приветствовать советую – настоящий царь. Непримиримый враг шаха Аббаса. Сильный десницей, владеет мечом и пером, – медленно протянул: – Величие трона подымет, блеск царству вернет, потом – Багратид: не надо династию менять…
Князья замерли, как в столбняке. Через овальное стекло Охотничьего зала блеснуло уходящее солнце. Где-то жужжал шмель, ища выхода. За чинарой олененок настойчиво звал мать.
И сразу, точно сговорившись, князья бросились друг к другу. «Христос воскресе! Воистину! Воистину!» Лобызались троекратно. Лишь один Зураб продолжал, как приросший, стоять на месте. Цицишвили, задыхаясь, вцепился в него:
– Князья, ко мне! Ко мне пожалуйте! Возможно ли?! Не сон ли?! Князья, други! «Блеск царству вернет…»
На третьем дворе суматоха. Конюхи выводили фыркающих и отбрыкивающихся коней. Копейщики то и
Когда Саакадзе вошел в покои Газнели, там уже сидел Трифилий. Он поспешил сюда – успокоить прекрасную Русудан. Чуть дрожащей рукой она протянула навстречу Георгию чашу холодного вина.
– Да не минует тебя чаша сия, Георгий! – благодушно засмеялся настоятель. А Бежан с обожанием смотрел, как отец большими жадными глотками осушал сосуд с живительной влагой.
В соседней комнате слуги осторожно звенели подносами, готовили стол.
Маленький Дато звонко шлепал по лбу большого Дато и заливисто смеялся над его выпученными глазами. Саакадзе опустился рядом с Трифилием.
– Решается судьба Кайхосро… Отец, как думаешь?
– Пророк Моисей сказал: «Не сотвори себе кумира». Глаголю и я: жертвуй, сын мой, кумиром во имя царства, церкви, трона. Аминь!
– Аминь! – вздохнул Георгий и, подхватив маленького хохочущего Дато, подбросил высоко и, поймав, звонко поцеловал в пухлые щечки.
Два дня! А может, два года прошло? Откуда столько слов? Страх, сомнения, вопли о помощи! Кто угрожает?.. Чем?.. Подумать надо! Что случилось?.. Кто хочет вырвать из-под ног царство?
Митрополит Никифор Кахетинский тоже встревожен: не сподобился лицезреть католикоса – до последнего дня съезда укрылся в своих палатах. Картлийская церковь наглухо закрыла двери от священнослужителей Кахети: страдала гордость. Где спасение? В чем?
Неожиданно ночью прискакал Вачнадзе.
– В чем? В вашем благоразумии. Неужели не постигли происходящего? Не вы рискуете, а картлийцы.
Князья пытались расспросить, потребовать совета, помощи от царя. Но Вачнадзе внезапно скрылся. Он догонял Джандиери, направляющегося в Гонио.
Оманишвили вдруг осенило: Вачнадзе и Джандиери в заговоре с Саакадзе. Но тогда и Теймураз – тоже?! Без сомнения так, иначе зачем придворные приезжали? Из Гонио дорога не легка. Виделись с людьми Моурави! Неужели сам Теймураз такое подсказал?.. Зачем?.. Для усиления Кахети?.. Или чтоб открыть дороги своему коню?.. А потом?.. Впрочем, разве не открыто сказал Моурави: «Пока вернется царь»…
Об этом кахетинцы спорили и на другой день – князья совместно с азнаурами. Мучились, ломали голову, как поступить? Не опасно ли согласиться?
– Не согласитесь, – прохрипел Сулханишвили, – Моурави сам возьмет. Слышали, как с кизилбашами намерен расправиться?
– Кому противоречите?!
– О другом надо думать: царя Теймураза умолять вернуться.
– Вачнадзе недаром ворвался и исчез, как дым. Может, к царю поскакал?
– Царя! Царя надо вернуть! – надрывались кахетинцы…
Католикос поднял крест.