Время освежающего дождя
Шрифт:
Но Саакадзе оспаривал: все же мужья, под сильным давлением жен, на многое согласились, и не пришлось применять оружия. Пусть веселятся, на зависть Андукапару и Гульшари. Но женихам Хварамзе и Маро придется подождать до возвращения Папуна из Гулаби.
Все согласились с Георгием. Нельзя предаться семейной радости без дорогого друга. Только княгиня Нато недовольна: сколько времени еще девушек томить?
Почти совсем перебралась княгиня в Носте. Даже приготовленное приданое сюда перевезла. Угрюмо стало в Ананури: по-прежнему на горе Шеуповари грозно высится крепость, по-прежнему славится орлами и сапфировой Арагви, но душа замка ушла вместе с доблестным Нугзаром. Уже не поют красивые девушки под зубчатыми стенами. Нет веселых базаров. И за еду едва десять человек садятся, а при Нугзаре три скатерти растягивали – все было мало. Зураба словно змея ужалила.
Уедет на охоту – пропадает неделями. Ни с кем не дружит, нехотя к Эристави Ксанским на день заглядывает. Может, по Нестан тоскует?
– Не похоже, – укоризненно проговорила Хорешани, – даже письмо ей отказался послать: «Ни к чему, она ведь магометанка».
– Как не стыдно такое на языке держать?! – вскрикнула Дареджан. – Разве она по своей воле несчастна?
Недоволен Зурабом и отец Трифилий: тот изменник церкви, кто ради личной выгоды кощунствует. А если магометанство можно скинуть, как мантилью, то не по-божески усугублять страдания княгини!
Русудан вознаградила витязя в рясе легким пожатием прохладной руки. Тревога омрачила ее мысли: «Что ищет брат?.. Чем возмущен?.. Какой смысл враждовать с Моурави?..»
Георгий знал причину перемены строптивца, но не бывать ему царем гор! Неумолимые грозовые тучи накатываются на Картли, а Зураб честолюбив, и нельзя ему вручить даже знамя царской конницы.
На Дигомском поле собираются «обязанные» – чередовые: царские, княжеские, азнаурские и церковные. Выстраивают их тысяцкие, сотские, десятники. С жадностью заучивают царские азнауры новые правила сражений. Усиленно вникают в искусство битвы княжеские азнауры. Некоторые шепчутся: «Лишнее! И так не раз побеждали, лишь бы сабля была поострее отточена да конь подкован». Но большинство усердствует, особенно кахетинцы, они твердо знают: спасение Кахети в воинской силе!
С головой погрузились «барсы» в любимое дело. Элизбар заставил по праздникам стекаться народ в Мцхета любоваться ловкостью дружинников в конной езде. Пануш придумал военную игру «на спор». И тбилисцы спешили на ристалище, бились об заклад, угощали победителей. Но и Матарс не отставал: попаданием стрелы в чашу, поставленную на верхушку шеста, прославилось немало стрелков семи воеводств. Зоркости учил Автандил. На лету пронзал он птицу, и всем хотелось добиться того же самого. Даутбек учил дружинников воинскому строю. Сложному делу воинской разведки посвятил немало дней Ростом. С изумлением смотрели «обязанные» на Гиви, который на всем скаку разматывал аркан и накидывал на шею несущегося галопом всадника. Нашлись сотни людей, желающих стать арканщиками.
С испытанными веками приемами знакомили и старые азнауры, особенно Квливидзе, Асламаз и Гуния.
Приезжали на поле доблести князья, родовитые азнауры, посмотреть и поудивляться превращению своих глехи, хизани, особенно месепе, в ловких воинов.
Погруженный в дела царства, Саакадзе ни на час не забывал о своем любимом детище. Осадив Джамбаза посредине ристалища, встреченный приветственными возгласами: «Ваша! Ваша!», он с гордостью оглядывал поле, заполненное воинами. Ничто не ускользало от его зоркого взгляда: ни построение тройного квадрата, ни слишком задранный носок на цаги горийских лучников… В шатре Квливидзе он просмотрел новый список чередовых «обязанных» и написал: «Перечисленные передовые с богом да придут». Побеседовав с сотниками, поднялся и предложил Ростому и Дато сопровождать его.
Спустившись к Куре, они подъехали к монетному двору. Стражники поспешно распахнули перед ними ворота. Пройдя палату, в которой пересчитывали слитки серебра и меди, Саакадзе пошел на перезвон молоточков в палату, где седоусые амкары чеканили монеты.
Над широкой полированной стойкой, заваленной пергаментами и рисунками, склонились живописцы. Перед ними лежали чуть позеленевшие старинные монеты. Саакадзе взял сельджукскую, перевел взор на пергамент, похвалил живописца за удачную копию и, подозвав главного резчика, спросил, по чьему велению повторяют вражеский чекан.
Резчик принялся объяснять разницу между чеканом сельджукским и тем, который взят для новой грузинской монеты. У сельджуков на лицевой стороне – всадник с лицом «Великого могола», оборотившись назад, намерен пустить стрелу в цаплю. А у нас – всадник с лицом Великого Моурави – скачет вправо, пронзая стрелою льва. У сельджуков на оборотной стороне выбито крупным куфическим шрифтом: «Нет божества, кроме бога! Мухаммед – посланный богом!» А у нас – твой призыв на Марткобской равнине: «Врагов не считать!»
Саакадзе укоризненно заметил:
– Купцы вряд ли на такое согласятся: монеты любят счет. А лицевая сторона пришлась бы по душе Мухран-батони, ибо собака Великого могола удобно устроилась под моим конем, – и, перечеркнув углем рисунок, строго сказал: – Я не люблю льстивых прославлений! – Выбрав большую монету времен Давида Строителя, указал резчику: – Чеканьте серебряную двухабазную монету, сделайте гурт лицевой стороны с поперечными линиями. На оборотной выбейте золотое руно, а вокруг него – надпись: «Иверия»…
С монетного двора Саакадзе и «барсы» направились в дарбази, где греческие и грузинские зодчие созидали из тонких дощечек образцы, в малом виде, башен, крепостей и лестниц, соединяющих горы.
Когда Саакадзе, Дато и Ростом вошли в сводчатую палату, зодчие сосредоточенно что-то высчитывали и чертили на толстом пергаменте. Саакадзе с удовольствием оглядел лежащие возле них циркули, угольники, линейки…
Большими руками он осторожно расставлял и переставлял маленькие башни. Седой строитель напомнил прошлый разговор.
– Две тысячи ароб трудно достать, – сказал Саакадзе, – может, на цепях втянем?..
– Камень и бревна можно на цепях, но мрамор – только на арбах.
– Моурави, я обдумал твое предложение, – вступил в разговор греческий мастер, – все же возьмем черный мрамор, он лучше выдерживает давление воды и разрушительную силу времени.
– На пирамидальной гробнице царя Кира семь уступов сложены из черного мрамора. Они до сих пор блестят свежей памятью, – задумчиво проговорил весь испещренный морщинами грузинский зодчий, недавно вернувшийся из путешествия ради науки. – Ты, Георгий, большой строитель, и стопа твоя тяжелая. По этой лестнице и твой правнук поведет войско на защиту царства.