Время пепла
Шрифт:
В сумерках Китамар казался местом, где она еще не бывала. Точно из сна ее вырвали в невыносимо реальный город.
В небе загорались звезды, сперва только горстка, но с каждой минутой появлялись все новые. Летний плющ полз по каменной кладке низких оград. По каналу двигались плоскодонки, гребцы перекрикивались, согласуя очередь прохода на склады и ночные стоянки. Стайка зябликов, нарядных, как праздничные косынки, пронеслась мимо, спасаясь от невидимого ей врага. Храмовый запах постепенно выветривался из носа, и его замещал запах каналов. Пока Алис шла, буря внутри нее нарастала, крепчала, злобилась.
Возле материнского дома мельтешили соболезнующие. В основном люди старшего поколения, но она опознала и нескольких приятелей Дарро. Мелкий Куп, который иногда подрабатывал щипачом, стоял с краю пришедших – вроде не с ними, но и не сам по себе. Люрри, имевшая виды на Дарро, когда им было как Алис сейчас, тихонько плакала. Мужчина с пепельными волосами сидел, прислонившись к нешкуренному забору, и на тростниковой дудке играл траурную мелодию.
Кто-то установил на улице котелок и разводил под ним костерок, огородив кирпичами, – если потребуется срочно тушить, рядом поставили кувшин с водой. Тетя Дайдан присела к огоньку, и Седая Линнет раздавала всем, кто пришел, водянистую похлебку. Сегодня будет вечер музыки, оплакиваний и историй. Мать до отвала накушается сочувствий и пива. А когда наступит утро, на месте очага останется пятно сажи. Может, продержится до следующего проливного дождя.
Ярость Алис разгоралась ярче пламени.
Она ступила в круг света. Линнет поднялась, распахивая руки в объятии.
– Эй, Вудмаус!
Алис отстранилась.
– Где она? Где мать?
– Линли? – Седая Линнет отошла, заглядывая через плечо в темноту неказистого дома. Алис услышала, как кто-то позвал ее по имени. Негромко, словно ветром донесло с реки.
Мать сидела в темноте, у кровати: седые сальные волосы, вечно красные глаза и бутыль пива в руке. Она подняла глаза на Алис в дверях, взор слегка поплыл, пытаясь свестись в точку. Мама была навеселе.
В углу сидел и просто так качал головой какой-то тщедушный дядечка серьезного возраста. Очередной мамин мужчина. Алис его видела в первый раз и не стеснялась.
– Доченька. – Голос заплетался. – Остались только ты да я. Заходи. Подойди к мамуле.
– Упрощенная служба? – бросила Алис, и покрасневшие материны глаза будто захлопнулись. Тонко сжав губы, пожилая женщина отвернулась. Ярость в груди забушевала с удвоенной силой. – Его выловили в воде! Он в реке умер!
На улице притихли, прислушиваясь. Тростниковая дудочка замерла, оборвав мелодию.
– Он был мертв до того, – сказала мать. – После такого удара мой мальчик ушел, еще не коснувшись земли. Могла бы разглядеть и сама.
– Откуда ты знаешь наверняка? Ты что, была там?
– Об этом я говорить не хочу.
Мамин любовник встал, его растопыренные, квелые пальцы трепетали от расстроенных чувств, как крылышки бабочки. Алис не обращала на него внимания.
– Ты там была?
– Нет, не была. Никто не был.
– Тогда ты знать не знаешь! – закричала она.
– Все эти обряды – надувательство, – произнес престарелый любовник. Голос у него был такой же сухой и бестелесный, как все остальное. – Я несколько лет прослужил жрецом в речных городках. За каждого погибшего на воде мы заряжали вдвое. Просто такой кидок.
Щеку матери мазанула слеза – это уже воспринималось как вопиющая наглость.
– Всё из-за того, что у тебя нету денег? – припечатала Алис. – Ты пропила всё, что имела, и теперь нечем платить за похороны? – Любовник попытался вмешаться, но Алис ткнула в его тощую, куриную грудку. – Не лезь между нами – пришибу! Понятно?
На тусклой физиономии старика расцвел страх, но назад он не сдал. Кто-то взял Алис за плечо. Седая Линнет. Мягкие черты лица подкрашивали красные прожилки вокруг глаз и ноздрей. Она покачала головой, сложив рот в крошечное «о».
– Это горе, Вудмаус. Не давай горю говорить вместо тебя.
Алис вырвала руку, но Линнет шагнула за ней, не замолкая: «Нет, нет, нет. Это боль заставляет нас огрызаться. Закусываться с близкими – нехорошо». Алис сомкнула кулак, приложила костяшками к груди Линнет и оттолкнула.
– Не вздумай, зараза, ко мне прикасаться. – К ее ужасу, голос зазвучал хрипло и неразборчиво. Алис обернулась к матери: – Раз от тебя толку нет, тогда я сделаю все как надо сама и…
Рыдания заткнули всё, что могло быть высказано дальше. Утирая рукавом нахлынувшие слезы, Алис повернулась и выскочила в темноту. И дрожала, будто кругом трясся весь город.
Вечер выдался теплым, даже после захода солнца. Гомон поминок стих позади. Только собственное дыхание привязалось к ней, как бездомная собака. Она двигалась на запад в направлении реки, наклонив голову и стиснув зубы. Поначалу даже не разбирая, куда идет.
Потом поняла.
При луне рубеж Долгогорья представал темнотой, которая оборачивала собой несколько более глубоких темных мест. Даже полной луне не удавалось добираться до узких, извилистых улиц без драки. Другие части Китамара могли освещать фонари или патрулировать факельщики в синих плащах. Деревянные же постройки Долгогорья не очень-то располагали к открытому пламени, а если после заката сюда заглядывала стража, то явно не с добром на уме.
Эхо от поступи подсказало Алис ширину улицы. Форма дорожных булыжников намекнула на то, где она сейчас. Пробежала собака, клацая когтями по мостовой. Кто-то невидимый вскрикнул, но она не переживала – не близко.
Если строители правы и дома набираются привычек у обитателей, то дом, где держал комнату Дарро, научился хранить секреты – черен под небом, запутан внутри. На мгновение, глядя на его нависшую тень в окружении звезд, Алис едва не передумала. Найдутся места, где можно сегодня переночевать. К матери она не вернется, скорее отгрызет себе руку, но кто-нибудь из друзей не откажет в приюте. Единственная причина идти в комнату Дарро была в том, что это жилье до сих пор принадлежало ему – и никому другому.
Узкая арка выходила на крутую неосвещенную лестницу. За стенами скреблись и шуршали – наверно, крысы, а может, насекомые или другие жильцы. Она знала хитрость отмыкания замка и, как могла тихонько, скользнула в комнату. Над головой, на крыше, неразборчиво бормотал девичий голос. Когда Алис раскрыла ставни, комнату, точно разбавленное молоко, затопил лунный свет. Она села за темный палисандровый стол. Последнее место, где видела Дарро. Дыхание подуспокоилось, но стало поверхностным. И причиняло боль.