Время пепла
Шрифт:
Вошедший был каменной стеной в образе мужчины – широкие плечи, налитые мускулы. Сальнились черные волосы, а рубашка и брюки потемнели от крови. Повозившись с цепью, он уронил ее и ступил внутрь – в мясистом кулаке бурдюк вина – и огляделся. Только когда его взгляд остановился на Алис, она осознала, что больше в комнате никого нет.
– Эрья, – произнес он. – Где Эрья?
– Я не знаю, кто это.
Его рот сузило выражение огромной досады, но тотчас обратно вошла та молоденькая, а сразу за ней старшая женщина.
– Твою мать, Гослинг, – проговорила старшая, и мужчина
– Эрья! Я так и знал, что ты здесь.
– Ложись, – сказала старшая, видимо Эрья, и махнула девчонке. Вдвоем они содрали с мужчины рубашку и ножиком срезали штаны. Алис сидела, ошарашенная видом этого громадного, целиком обнаженного мужика, а тот приткнулся на полу и пил, будто все это совершенно обычное дело. На груди у него был длинный порез, и два, еще более глубоких, – на левой руке. Казалось, с каждым выдохом вытекала свежая струйка крови. С Эрьи он не сводил взора.
Откуда-то из кирпичных коридоров молодая принесла зеленую лаковую шкатулку и поставила ее у коленей Эрьи.
– О чем ты только думал? – молвила старшая, вытаскивая из короба моток черной нити и изогнутую костяную иглу. – Ты должен был идти в больницу. А не вываливать это нам.
– Там меня будут искать. – Окровавленный человек ухмыльнулся. – А выходить за городские стены, сама знаешь, по-любому к несчастью.
– По-любому к несчастью кровянить мой гребаный пол, – высказалась она, но в голос закралась дружелюбная нотка. Она вынула каменную чашечку с вязкой серой пастой. – Сейчас пощиплет.
– Ты никогда не причиняла мне боль, – сказал мужчина. Но все же шипел, пока она втирала в раны лекарство, и вскрикнул, когда женщина, взяв костяную иглу, начала его зашивать.
– Расскажи, что произошло, – обратилась она, – отвлечешься от боли.
– Забирал груз от Уиттера, только он заартачился. Остановил телегу прямо на мосту и сказал, что не даст проехать, пока не заплатим вдвое. А Миррил ему подгалдыкивал.
Эрья ободряюще хмыкнула. Алис сдвинулась на лавке, чтоб лучше видеть. Зиявший порез уже наполовину закрылся, опытные руки женщины споро обметывали кожу ниткой. Чем бы ни была эта серая паста, кровотечение остановилось. Мужчина ухмыльнулся и прикрыл глаза. Алис ни разу не видала человека, столь явно слепленного для жестокого насилия и притом начисто беззащитного. На свой устрашающий манер он был великолепен.
– Ну вот, – продолжил он, – я ему и ответил: вот тебе встречное предложение. Я скидываю телегу в реку, потом мы все убиваем друг друга, и никто никому не заплатит.
Эрья засмеялась, и Алис тоже обнаружила, что улыбается. Молоденькая вернулась с ведром воды и чистой тряпкой. Алис и не заметила, как она уходила.
– Ох, Гослинг, Гослинг.
– Так поступала мать, когда мы с братьями из-за какой-нибудь штуковины затевали ссору. Пусть не достается никому.
– Так тебе влетело от Миррела с Уиттером?
– От них-то? Не. Но мы громко орали, и нас засекли синие плащи.
– Тебя стражник порезал? – Окровавленный человек кивнул, и женщина покачала головой. – Наверно, все-таки правильно, что ты не пошел в больницу.
– Я знал, что на тебя можно рассчитывать. Мне бы только чуточку
– Кто такая? – плотоядно осклабился он.
– Гостья нашего дома, – сказала Эрья, и здоровяк разочарованно помрачнел. Когда его отчистили, мужчина встал и вышел, как был голый, обратно в кирпичные туннели. Молодая натянула за ним цепь. Когда Алис подняла глаза, старшая женщина скрестила с ней взгляд.
– Ты ведь ничего не видела?
– Ничего, – ответила Алис.
Эрья резким щелчком захлопнула шкатулку.
– Правильное решение.
5
Ночью избитая женщина вышла к реке.
Шатаясь, она брела среди поросли тонких стволов, подволакивая себя вперед при каждом шаге. Боль в плече и боку делалась глуше и глубже по мере того, как стягивались и твердели поврежденные мускулы. Предательство мучило ее страшней ран. А пуще предательства – угасание надежды. Она боролась за каждый вздох, понимая, что проигрывает эту схватку. Меж деревьев стеной проступала громада всхолмья, которое звалось Старыми Воротами. Там, на вершине, жил ее враг. Если здесь она и умрет, то зверь, возможно, даже не догадается, что ее кости упокоились у него под лапами. Нелепо быть настолько могучим, что не замечать своих побед.
На ходу она повторяла ритмичный напев – под мотив сбивчивого дыхания и шелест реки. Слова эхом отдавались в сознании, слоги прорастали вглубь, взывая к пространству, что не являлось пространством. Сейчас духовная плоть древнего города была не настолько тонкой, как в ночь после смерти Осая, но и не каменно-прочной, как при его жизни. Само по себе это уже было знаковым – тем она и пыталась утешиться.
Лунный свет мелькал промеж ста тысяч листьев. Ноги вязли в пористом слое застарелого перегноя. Дневная жара позднего лета спала, и к женщине ластился холодок, казалось струившийся по венам Китамара. Она сглатывала, прочищая опухшее горло, возобновляла напев и ковыляла вперед.
Она не слышала его приближения. Он просто уже был тут – и выглядел как дедок с растрепанными волосами, рассевшийся на широком гранитном валуне. Женщина уважительно кивнула, подумав, что в его глазах блеснуло веселье.
– Кажись, дерьмовый у тебя выдался денек, – проговорил старик. – Что с тобою случилось?
– Я ищу укрытие, – сипло выдохнула она. Слова пронзили грудь болью. Дедок нахохлил макушку, словно пес, услыхавший отдаленный свист.
– Твой говор… Эндиль? Хотя нет – Медный Берег.
– Я жрица Шести и принесла обет Дому Духов.
– Далече ты от родных мест.
– Я знаю, кто ты есть, господин. Ты даруешь мне приют?
Дедок вытянул руки, раскрыл ладони. На пальцах мозоли, ногти грубые, подрезанные криво.
– Я простой дурачок, который любит лунные ночи. Так же, как ты.
– У нас одни и те же враги. Ты даруешь мне приют?
Старикан шмыгнул носом и замолчал. Она подождала, пока не уверилась, что он не заговорит, и стала ждать дальше. Другого места, куда пойти, у нее не было.