Время пепла
Шрифт:
Помнилось, как маленькая Алис, еще толком не умея ходить, сидела на широкой каменной кухне дома на Камнерядье, где ее мать помешивала ягоды в огромном котле, готовя из них варенье для закатки. В памяти сохранился запах дров в печи и красочные, блестящие шарики ягод. На поверхности кипящей тьмы собиралась розовая пенка, и главный повар разрешал Алис помогать ее снять. А после она облизывала пальцы и до сих пор могла ощутить на языке ту ягодную, терпкую сладость.
Жатва была полна подобных воспоминаний: скудеет зелень и опадает листва над Ильником; Кахон течет потемневший, как чай; постепенно разрастается ночь и уменьшается
Напряженная спешка оканчивалась при заморозках – великим празднеством под предводительством князя, и поскольку для нынешнего, Бирна а Саля, оно будет первым, народ донельзя любопытствовал, как все пройдет. Выйдут ли плясуны и глотатели огня, каких предпочитал его дядя? Или же новый правитель заведет свой обычай справлять торжество? Долгогорье гудело от слухов о возможном помиловании преступников, которое иногда таки объявляли, или об отмене налоговых сборов, которая всегда была лишь мечтой. Первый фестиваль окончания страдной поры без Дарро.
Алис с пивом в руке сидела в корчме, которую все кругом звали «Ямой». Страх после встречи с синим плащом начал спадать с нее только сейчас. Алис уже не вздрагивала от каждой тени, как раньше, и, пусть она не переселилась назад в Долгогорье, все-таки не свалила со Старых Ворот. Храбрости не прибавилось, но крепло ощущение того, что опасности, здесь замешанные, не настигли ее. Отчасти пробивалось и осознание: Дарро бежать не стал, а значит, не стоит и ей. Она уже добилась одной маленькой, но победы. И, убегая, других не одержит.
Кругом веселилась и тратила денежки долгогорская молодежь. Алис же занималась работой. Порой она забывалась, чему эта работа была посвящена, будто бы, раскапывая обстоятельства смерти Дарро, она отстранялась от самой этой смерти. А порой ее занятие лишь сыпало соль на рану.
– Слыхали про затонувшую баржу с сахаром? – спросил собутыльников Коррим Стара.
– Я – нет, – ответил другой мужчина. – Отчего она утонула?
– Какой-то мудак в Речном Порту нажрался и въехал в баржу на плоскодонке. И все прохлопали ушами, что она дала течь. Здоровенная хреновина целиком ухнула на дно, вот что я слышал.
– Да уж, целое состояние коту под хвост, – философски заметил корчмарь. – Жалко.
Закавыка при поисках Оррела заключалась в том, что ему, очевидно, совсем не хотелось быть найденным. Расспрашивать о нем – все равно что трогать рожки улитки – улитка их только втянет. Лучше осторожный подход – бывать в тех местах, где часто бывал и он, присматриваться и прислушиваться. Посещать пятачки на углах и заведения, где Алис не раз проводила время и раньше, куда любили ходить ее дружки и соперники. Она окунулась в свою прошлую жизнь, жизнь до гибели Дарро, точно прикинулась той, прежней девушкой.
Народу в «Яме» было вполовину меньше обычного, неудивительно для страдной поры. Получив выбор: попрошайничать в богатых кварталах, выцарапывать работу по крохам, воровать или же отправиться в поля на жатву – половина выбрала тяжелый и честный труд, а другая половина – обратное. Нимал и Кейн, сзади за маленьким столиком, не входили в стан честных. Корриму работать в поле не позволяло больное колено. Невозмутимый Биран тоже был тут, зачесанные назад волосы выпячивали седину на висках. В Долгогорье все знали всех, а если не лично, то через одно знакомство, не дальше. Коррим три года жил по соседству, когда Алис была ребенком. Сестра Невозмутимого Бирана кувыркалась с Дарро – одно время, пока не подцепила университетского умника. Всем им было известно, кто такая она сама и отчего Дарро не стало.
– Эй, Алис, тебе чего-нибудь еще?
Она покачала головой, но имя, оброненное вслух, привлекло к ней глаза всего зала. Нимал встал, потянулся и вразвалочку подошел.
– Где была, что творила? – Тон и прищур означали, что он спрашивает, готова ли Алис вписаться в тычку. В другое время стоило б рассмотреть.
Она покачала головой, отвечая на незаданный вопрос:
– Здесь и была. У меня пока дел по горло.
– Слыхал про брательника, – произнес Нимал. – Мы с Дарро не всегда ладили, но он был мужик правильный.
– Спасибо тебе, – сказала она. Таков был вежливый ответ – более искренний побудил бы парня продолжить беседу. Нимал положил руку ей на плечо. Почти без намека на чуть более тесное утешение, если только она сама не захочет. Не получив отклика, он убрал руку и направился к корчмарю за пивом.
При имени Дарро из чужих уст ей сделалось неуютно – проклюнулось зудливое беспокойство. Выцедив остатки пива, а осадок выплюнув на пол, она вышла из кабака. Хоть солнце багровело в самом низу, день еще не заканчивался. Можно было пооколачиваться возле университета, где промышляли любимые Оррелом девицы, но туда не хотелось. Не сегодня. Можно было найти Сэммиш, но даже ее компания сейчас тяготила. Нужен сон, еда и время, чтобы что-то похожее на надежду отыскало опять к ней дорогу.
Сунув руки в рукава, она побрела обратно к Старым Воротам. Вечера становились прохладнее, особенно у воды. Уличный певец поставил у моста небольшие деревянные козлы, и она послушала, как тот выводит старую инлисскую балладу о двух влюбленных, в оконцовке зарезанных насмерть. Рядом промчался, будто спасаясь, закрытый экипаж без эмблем на боку – но его никто не преследовал. Прошла группка немолодых мужчин в добротной одежде и цветастых купеческих плащах, старики бубнили промеж себя о политике и торговле. Без особой охоты Алис пересекла мост и направилась к своей келье. Искать под вечер еду уже не было сил, хоть позже, на пустой желудок, она об этом и пожалеет.
Как обычно, ее ждала маленькая, укромная темнота: койка, свеча и пепел. Скоро за уют придется платить – или искать для ночлега другое место. В полумраке она легла, повернувшись лицом к ящичку Дарро. Такому маленькому, однако вместившему тело взрослого человека. После огня от людей остается совсем немного. Она не плакала. За эти дни ее душа поменяла достаточно масок. Наиболее часто Алис примеряла на себя ярость и грусть, но бывала также и разбитной, и неугомонной, а то и невероятно спокойной, будто уже умерла и безучастно наблюдает за своей прошлой жизнью. На сей вечер ее переменчивая, как погода, душа выбрала оцепенение и отчаяние.