Время Полицая

Павлов Айдар

– Как все.
– Вадим пожал плечами.

– Хренов взял у меня кредит и сбежал в Канаду. Он думал, я не догадаюсь. – Кобра засмеялась.
– Я выкинула его из окна небоскреба, причем так, что до сих пор не могут найти. Миню это зацепило. Миня раскатал губу и выложил, как есть, вашу историю, мол, он без Насти глаз не смыкает, а ты, Вадя жениться на ней собрался, - ну вот, можно ли что-то поправить? «Конечно, Мишка, - говорю - только чудес не бывает: работаю я чисто, а стало быть, стою недешево». «Нет проблем - говорит - нет проблем. Вот тебе пятьсот баксов...» - Кобра засмеялась.
– Я ему, Дираку такому, пальцем по носу щелкаю, говорю: «Миня, черт, чтобы живую душонку со всем добришком в воздухе растворить, надо бы мне не меньше тридцати

тонн». Он опух, словно стакан воды в рот набрал, обиделся. Я ему: Миня, давно б уж купил на свои пятьсот баксов пушку – сам бы своего дружка и шлепнул». «Ладно, - это он мне, - черт с тобой, на три тонны...» - Кобра опять засмеялась: - Я ему: «Миня, черт, ты уши моешь?! Я что, сказала, три тысячи? По-моему, я сказала, тридцать». Вообще скис твой Миня, аж серым стал: «Нету - говорит - больше. Ни хрена нету». Я ему: «Верю! Верю, Миня, не парься. Мы вот как сделаем: ты останешься мне должен двадцать семь тонн, а я в залог забираю твою душонку. На рынке она, конечно, дешевле двадцати семи тысяч баксов, но лично для тебя сделаем исключение. Потому что ты последнее отдал. Как та бедная вдова. Мне ведь на фиг не нужны лишние бабки. Мне нужны последние».
– Кобра похлопала Вадика по плечу: - Так что, если б ты позавчера узнал, какая тебя ждет неприятность, Чапаев, ты бы не откупился даже тридцатью тысячами.

– Я бы просто тебе не поверил.

– Вот именно. А я веду дела только с теми, кто верит. Последние деньги - гарантия веры. Так-то.

Вадим полез в карман, выгреб, все, что у него осталось - рублей пятьсот-шестьсот - и высыпал капусту на черные волосы цыганки.

– О, Чапаев!
– простонала Кобра, закрыв глаза от удовольствия.
– Ты не представляешь, что ты для меня сделал...

На голову, руки, плечи темной леди, подобно легкому снегопаду, летели бумажные рубли, трешки, червонцы...

– Ну, ты змея...
– улыбнулся Вадим, когда денежные хлопья закончились.
– Хорошо тебе было?

– Похоже, ты начал понимать, как сделать меня счастливой.

– А Ваня Хренов, его что, больше нет?

– Хуже, Чапаев, его не было и не будет. Понимаешь, о чем я?

– А деньги растворились в воздухе?
– Он помахал руками в пространстве.

– Почему же? Деньги не растворяются - растворяются души. Инфляция, Чапаев. Душонки падают в цене быстрее дубовых рублей. А капуста возвращается ко мне. Как почтовый голубь.

– Короче, что я понял: Мишка целый год копил бабки, чтобы меня шлепнуть, - тут подворачиваешься ты...

– Не подвернись я - он бы отдал пару тонн обыкновенному киллеру - тебе бы просто продырявили башку.

– Если на то пошло, дырявая башка мне уже больше по душе, чем пустой город.

– Ну, городу-то не вечно пустовать.

– Ты считаешь?

– О будущем я не знаю ничего.

– Ты же цыганка.

– Будущего нет. Это все, что я знаю.

– Значит, ты стерла меня с земли и пригласила на мое место Полицая…

– Свято место пусто не бывает. К тому же, я не приглашала Полицая.

Вадим усмехнулся:

– Кто же это мог сделать? Может, я его пригласил?

– Возможно.

– О, ля-ля...

– Воображение - непобедимая сила. Ты сам вызываешь к жизни тех, кого любишь, и ненавидишь.

– Но тебя-то я не звал!

– Ты мне веришь?

– Да.

– Ты меня чувствуешь?

– Но до того как ты появилась...

– Забудь о том, что было до того. Реальность - это сейчас. Реально то, что я говорю с тобой, а ты говоришь со мной. Все остальное можно смело выбросить. Пока я не появилась, ты валялся куском студня и не чувствовал собственной шкуры.

– Когда-то в утренней земле была Эллада, да? – Пропел Вадим. – Не надо умерших будить, грустить не надо… Ося любил этот стишок. Иосиф Блан. Ты хоть представляешь, какая мразь, этот Полицай?

– Извини, для меня вы все из одного теста: что Ося, что Полицай.

– У них были жуткие отношения, у Оси с Полицаем. Я расскажу, тебе будет интересно. Пять

лет назад мы с Мишкой служили в Венгрии, Полицай был нашим старшиной. Да каким, на фиг, старшиной, - он был там всем. Вся бригада проходила его навытяжку. Комбриг, и тот, думаю, трясся от страха в своем кабинете. Короче, в наш дивизион залетел этот Ося, Иосиф Блан. Мы с Миней считались уже стариками - полгода до демобы - и с Полицаем вплотную не стыковались. Я числился в хозвзводе, катался по Мадьярщине на своем грузовике: возил продукты, шмотки. Миня стал, зам комвзвода, старшим сержантом, заявление о вступлении в партию подал. Вот. А Ося оказался в его взводе - взвод управления. Я несколько раз слышал, как он пел. Кобра... С тех пор он как будто живет во мне... Полицай звал его Планом или Блином - по-разному, и терпеть не мог, когда он брался за гитару. Он вообще его за человека не считал: хилый, мечтательный, к тому же жид. Рассказывать дальше?

Кобра кивнула.

10

Полицай носил в себе тот первичный тип антисемитизма, в котором сочетание двух слов: Иосиф и Блан, - способно вызвать бессознательные спазмы головного мозга и привести к совершенно диким результатам. Пока Вадим собственными глазами не увидел, как Блан действует на Полицая, он был глубоко убежден, что антисемитизм - дурацкая выдумка сионизма.

Справедливости ради, другие евреи не производили на Полицая столь сильного впечатления, некоторых он просто игнорировал. Но Блан... Едва у Полицая освобождались руки после долгих тренировок на тренажерах, он тут же начинал искать повод растереть Иосифа Блана в томатную пасту.

По совковым традициям зоны народ в армии делится на уголовников и политических. Евреи там почти сплошь политические, ибо у тех, кто тянет на уголовника, достаточно смекалки и денег, чтобы вообще не связываться с Вооруженными силами. Таким образом, в незамысловатой субординации прапорщика Полоцкого жид Блан не лез ни в какие ворота, а по уровню развития уступал даже фраерам из Москвы и Ленинграда.

Мелкому шустрому Лелику, шестерке и левой руке Полицая, оставалось тогда несколько дней до самолета в Союз, ходил он в тапочках, кителе нараспашку и без пилотки (это очень круто по армейским понятиям, ходить в тапочках и без пилотки там, где все в сапогах и застегнуты на все пуговицы). Так вот, приметив Осю, Лелик моментально сообразил, как, в целом, сложится жидовская карьера вплоть до демобилизации.

– Ты еврей?
– спросил он у Блана.

Тот воздержался от ответа и решил отойти в сторону.

– Я, бл, с тобой базарю или нет?!
– заорал Лелик, не чувствуя должного почтения, и зарядил смачного пинка под задницу черноволосого фраера с грустным лицом.

Впрочем, тут и так все понятно.

– Вешайся, дурик!
– радостно воскликнул Лелик и, хлопая тапочками, засеменил к спортзалу: - Полицай!! Секи, Полицай! Га-га-га-га-га!

Прапорщик Полоцкий с помощью семидесятикилограммовой штанги догонял трицепсы:

– Че ты, Лелик, в натуре?

– Ты здесь?

– Да, нах.

– Секи: там жида какого-то привезли! Га-га-га! Хочешь посмотреть?

Техника интересовала Осю на уровне велосипеда. Все, что шумело - моторы, запахи машинного масла и выхлопных газов - его угнетало. Везло ему необычайно: Ося прилетел в Венгрию и тут же очутился в ремонтном взводе. Нельзя сказать, был зачислен, нет, он именно очутился, как очутился в армии в частности, да и на земле в принципе. Дело в том, что, по прибытии в бригаду молодняка, командир ремонтного взвода находился в запое, а командиры боевых батарей, предпочитавшие бледным юношам с горячими взорами простых смышленых хлопчиков, быстренько разобрали то, что требуется, и спихнули Блана в ремвзвод. Вернувшись из запоя, командир ремонтного взвода обнаружил в своем подразделении Осю, закатил скандал в штабе дивизиона (этот хмырь Блан разбирался в технике хуже, чем он - в философии Карла Юнга) и после двухнедельных попыток его сплавить, наконец, сплавил.