«Время сердца». Переписка Ингеборг Бахман и Пауля Целана
Шрифт:
Вторник: я снова не знаю, что еще написать. Я не могла уснуть до четырех утра и все пыталась заставить себя писать дальше, но не могла больше прикоснуться к бумаге. Мой самый любимый Пауль! Если бы ты сумел приехать в конце ноября! Я мечтаю об этом. Вправе ли я? Нам надо сейчас увидеться.
В письме к принцессе [62] я вчера, чтобы не отмалчиваться, написала несколько слов о тебе, слов «сердечных». Раньше мне это, несмотря ни на что, давалось много легче, потому что я была счастлива, когда произносила твое имя или писала его. Теперь же мне приходится чуть ли не просить у тебя прощения за то, что не сохраняю твое имя для себя одной.
62
Маргерита Каэтани, принцесса Бассиано, — издательница международного литературного журнала «Боттеге
Но мы оба знаем, каково это — быть вдвоем среди других. Только теперь это больше не будет нас сковывать.
Когда неделю назад я приехала в Донауэшинген, у меня вдруг возникло желание сказать все, необходимость сказать все [63] — как тогда, в Париже, и тебе пришлось сказать все. Но ты должен был сказать, а мне такого даже не позволили, я ведь свободна и потеряла себя в этой свободе. Понимаешь, что я имею в виду? Однако это всего лишь мысль, выхваченная из длинной цепочки размышлений — одной из тех, что сковывают меня.
63
В октябре 1957-го Ингеборг Бахман присутствовала на премьере музыкального произведения X. В. Хенце «Ночные этюды и арии». Ни в Донауэшингене, ни позднее Бахман не рассказала Хенце о своих отношениях с Целаном.
Ты сказал, что навсегда примирился со мной, я этих слов никогда не забуду. Следует ли мне теперь полагать, что я снова делаю тебя несчастным, снова несу раздор и разрушение, ей и тебе, тебе и мне? Для меня непостижимо, как можно быть настолько проклятой.
Пауль, я отсылаю письмо в том виде, в каком оно написалось, я очень хотела бы быть гораздо более точной. — Я еще в Кёльне хотела тебе сказать, попросить тебя еще раз прочитать «Песни на путях бегства» [64] ; той зимой, два года назад, я была у последней черты и приняла твой отказ. Я больше не надеялась, что буду оправдана. Да и к чему?
64
Заключительная часть поэтической книги Ингеборг Бахман «Призыв к Большой Медведице».
Ингеборг.
Вторник, вечером:
Сегодня утром я писала тебе: нам надо сейчас увидеться.
В этом есть большая неточность, и я ее уже ощущаю, ты мне ее должен простить. Ведь мне не отмахнуться от моих же слов: ты не имеешь права бросить ее и вашего ребенка.
Скажи, считаешь ли ты несовместным, что я хочу тебя увидеть и все же говорю тебе такие вещи?
65
Перевод
53. Пауль Целан — Ингеборг Бахман
<Париж> 31 октября 1957 года
Сегодня. День с твоим письмом.
Крушение, Ингеборг? Нет, конечно нет. Но: правда. А она, даже в нашем случае, есть нечто противоположное: потому что она — основополагающее понятие.
Перепрыгивая через многое:
Я приеду в Мюнхен в конце ноября, числа 26-го [66] .
Возвращаясь в перепрыгнутое:
Я — да, не знаю, что все это означает, не знаю, как мне это назвать: предопределение, может быть, или судьба и призвание, поиск названий не имеет смысла, я просто знаю, что это так, навсегда.
66
Целан приехал в Германию 3 декабря и уехал 11-го. С 7 по 9 декабря он был в Мюнхене.
Со мной — как с тобой: я отваживаюсь произносить и писать твое имя, не ропща на озноб, который меня при этом охватывает, — что меня делает счастливым, вопреки всему.
Ты ведь знаешь: ты для меня была, когда я тебя встретил, и тем и другим — и чувственным, и духовным. Это никогда не разъединится, Ингеборг.
Вспомни «В Египте». Каждый раз, читая это стихотворение, я вижу, как в него входишь ты: ты для меня основа жизни, между прочим, и потому, что была и остаешься оправданием моего говорения. (На это я намекал, может быть, и тогда, в Гамбурге [67] , сам не подозревая, насколько я правдив.)
67
23–27 мая 1952 года Ингеборг Бахман и Пауль Целан участвовали во встрече писателей «Группы 47», проходившей в Ниендорфе и Гамбурге.
Но дело не только в этом, не в говорении, я ведь хотел и молчать с тобой.
Другое пространство в темноте:
Ждать: я и такую возможность обдумывал. Но разве это не означало бы, среди прочего, ждать, что жизнь каким-то образом пойдет нам навстречу?
Нам жизнь навстречу не пойдет, Ингеборг, ждать такого — это был бы, наверное, самый неподходящий для нас способ быть здесь.
Быть здесь: да, это мы можем и имеем на это право. Быть здесь — друг для друга.
Пусть всего несколько слов, alia breve, одно письмо раз в месяц: сердце сумеет этим жить.
(И все-таки один конкретный вопрос, ответь на него быстро: когда ты едешь в Тюбинген, когда — в Дюссельдорф? Меня туда тоже приглашали.)
Знаешь, что я теперь снова могу говорить (и писать)?
Ах, я еще много чего должен тебе рассказать, в том числе и такое, о чем даже ты едва ли догадываешься.
Пиши мне.
Пауль.
P.S.
Как ни странно, по пути в Национальную библиотеку я купил «Франкфуртскую газету». И наткнулся там на стихотворение, которое ты мне прислала вместе с «Отсроченным временем» [68] — написанное на клочке бумаги твоей рукой. Я много раз пытался истолковать его для себя, и вот теперь оно снова ко мне приходит — и при каких обстоятельствах!
68
Речь идет о поэтическом сборнике Бахман (1953).
1. XI.57.
Прости, Ингеборг, прости мне глупую вчерашнюю приписку — я, может, никогда больше не буду так думать и писать.
Ах, я был несправедлив к тебе все эти годы, и приписка, возможно, — рецидив, который хотел прийти на помощь моей растерянности.
Разве «Кёльн. На Подворье» не красивое стихотворение? Хёллерер [69] , которому я недавно дал его для журнала «Акценте» (был ли я вправе?), сказал, что это одно из лучших у меня. А все благодаря тебе, Ингеборг, благодаря тебе. Разве оно появилось бы вообще, не заговори ты о «пригрезившихся» во сне. Одно лишь слово от тебя — и я могу жить. А ведь теперь у меня в ушах снова звучит твой голос!
69
Вальтер Хёллерер (1922–2003) — немецкий писатель и литературовед, в то время один из издателей журнала «Акценте».