Время Сигизмунда
Шрифт:
Это жилище не имело ни печи алхимиков, ни реторт и банок, ни бутылок, ни других приборов великого дела. Было видно, что хозяин занимался каким-то таинственным делом, но верно то, что не деланием золота, ни поиском философского камня. Птичьи крылья, птицы и остальной инвентарь, казалось, не имеют связи ни с одной ветвью магии, а астрологических и каббалистических знаков нигде нельзя было заметить.
Когда они вошли, еврей тайно под бородой и усами усмехнулся, а потом, поворячиваясь к Пудловскому, который,
– Ну, как идут дела?
– Как идут? Идут, но тяжело! Один Господь Бог занет, сколько мне это будет стоить работы, бессонных ночей, раздумий и жизни.
– Но как успехи?
– Как успехи, ребе Хахнгольд! – воскликнул Пудловский, хватая и сильно сжимая его руку, уставляя в него горящие, огненные глаза. – Как успехи? Думаю. Я славный над славными, магистр над магистрами, я как Тубал-Каин, что нашёл…
Еврей пожал плечами и прервал Пудловского, оглядываясь:
– Когда вы ожидаете закончить?
– Закончить! – сказал печально Пудловский, поникнув головой. – Разве я знаю! Разве могу предвидеть? Может, завтра, а, быть может, моей жизни не хватит. Жизнь в эту работу впитывается, как вода в песок. Кажется, что работаешь, а, окончив, не останется и следа работы…
– И надеетесь?
– Если бы не надеялся, давно бы всё бросил, и снова занялся латинскими стихами.
– На чём же остановились?
– Одно разбираю, другое строю, сам не знаю… Я использовал уже строение всех птичьих крыльев, какие только мог достать, и мне кажется, что крылья для человека сделать бесспорно можно. Страус действительно летает тяжело, но летает, а птица Скала…
Еврей усмехнулся.
– Вы не верите в Скалу? Есть о ней всё-таки предания, несомненные.
– Но птичьи кости?
– Что мне там кости! Всё глупость! Достаточно того, что птица, состоящая из мяса и костей, летает; поэтому человек летать должен и будет. Нужны ему только крылья в больших пропорциях, чем у птицы.
– А где же сила, чтобы ими двигать? – спросил еврей.
– Сила? Силу можно искусственно удвоить, утроить!
– Ну! Почему же не делаете крыльев?
– Давно их делаю…
– Но их не пробовали?
– Не готовы! Всё сам должен делать. Всё! Перья ощипывать, перья подбирать, кости тесать, складывать, пружины вставлять, жизни моей не хватит и на одно крыло.
Еврей по-прежнему улыбался, но так незначительно, что Пудловский, весь занятый своей мыслью, не мог заметить его улыбки. Скорее, веря в то, что еврей разделяет его убеждения, он всё запальчивей объяснял прогресс своей странной работы.
– Если бы я мог получить перья Скалы! А! Отдал бы полжизни. Их строение лучше бы объяснило мне о крыльях для человека.
– Почему не отправитесь в дорогу за ней? – спросил Хахнгольд.
– Шутишь, рабби? Я шуток не люблю, идите
И хотел открыть дверь, когда еврей взял его за руку.
– Послушай меня, мастер, я тебя о чём-то хотел спросить.
– Ну, о чём?
– Об одном из твоих жаков.
Пудловский презрительно сплюнул.
– О котором же из этих шутов?
– Кто последним вписался.
– Пойдём в первую комнату, там список учеников.
Они вошли и магистр, заперев дверь, вытащил книжку, в которой вычитал имя Мацка Сковронка.
– Марцин Сковронок! Бледный, блондин, молодой.
– Хороший латинист… утлично учится.
– Не знаете что-нибудь о его роде и родителях?
– Сирота.
– Он не говорил что-нибудь о себе…
– Разве я бы его спрашивал.
– Позовите и спросите, я буду в другой комнате.
– Тебе это для чего, Хахнгольд?
– Что вам до этого? Мне это нужно. Я вам достану страусиные крылья.
– Точно?
– Несомненно достану.
– Только там в моей комнате ничего не трогай! Ради Бога, не прикасайся даже, ты мог бы уничтожить работу стольких лет, если бы сдул одно пёрышко.
Еврей, смесь скрылся.
Пудловский высунул голову за дверь и позвал:
– Heu! heu! Studiosi! Есть там кто?
Несколько пищащих голосков отозвались.
– Позвать мне Мацка Сковронка.
– Он тут.
– Иди один ко мне.
Пудловский нетерпеливо подзывал пальцем, стучал ногой и, впустив мальчика, сел на стул, уставил в него глаза, покашлял и так начал:
– Твоё имя… Мацек Сковронок?
– Так точно.
– Откуда родом?
– Из Руси.
– Дальше…
– Что далше?
– Родители, какого сословия, живы или умерли, кто опекун и близкий?
– Сирота, родителей не имею и не помню…
– Кто они были?
– Бедные люди… шляхта… с Руси.
– Как зовут?
Мальчик замялся.
– Не знаю.
– Где же ты воспитывался?
– На милости у людей.
– Но где?
– В русском Полесье.
Пудловский так мучился этим допросом, за который принялся из-за страусиных крыльев, что обеими ногами топал, содрогался и волновался.
– Имеешь кого из родни?
– Никого.
– Кто тебя сюда прислал?
– После смерти ксендза, который меня учил, сам пошёл.
– Один?
– С ангелом-хранителем.
Магистр серьёзно кивнул головой.
– Расскажешь мне ещё что-нибудь о себе?
– Что? Пожалуй, что очень бедный.
– Имеешь сестёр, братьев?
– Никого.
– Иди, и учись, буду о тебе помнить. И не будь любопытным.
Мацек, невольно бросив взгляд на комнату, заметил еврейскую шапку на стуле, всё понял, ему стало холодно, вышел дрожа.