Время собирать камни
Шрифт:
– В образе кого? – напросился непроизвольно вопрос.
– Девушки, кого же ещё! Из сериала. Из фильма.
Он чуть помялся и продолжил.
– Из сериала, сериала. Откуда же ещё девушка может взяться.
Потом резко перескочил на другую тему.
– Я в форме полицейской, у меня пиджак ментовской. У меня друг работает в этой, как её? Полиции, не милиции, а полиции. А! И вот что покажу, мне мама подарила.
Достав полицейский жетон, протянул мне посмотреть, а сам продолжал.
– Я никому не даю. Главное, что полицейским показывать не стоит, а то мало ли.
– Ни в коем случае, – подхватил я, немного расслабившись и уже понимая происходящее.
– Вот на днях полиция приезжала ко мне на дачу. Звёздочки вот эти чуть не отобрали, – вторил он, указывая на жетон, – а я не дал никому. Они меня в
– А где? – почему-то вырвалось у меня, видимо, в отчаянной попытке вернуть нить повествования хоть в какое–нибудь русло.
– В «Военторге». Там порожки скользкие. Я не пойду туда больше. Ну, я пошёл.
– Счастливой тебе дороги, – рефлекторно выпалил я, добавив под конец, – тогда.
– А куда идти-то?
– Да иди уже куда хочешь, хватит пассажирам надоедать, –внезапно вмешался в наш, если его можно было так назвать, разговор проводник соседнего вагона, стоявший всё это время рядом. И когда тот попятился назад и начал уходить, видимо, будучи привыкшим к таким нападкам, обратился ко мне.
– Он, конечно, безобидный дурачок, но пока голос не повысишь, будет трепаться без умолку. Местная достопримечательность, етить-колотить. И вроде жалко его, молодой ведь, ни мамки, ни папки нет. А сюда повадился ходить, потому что в городе недостаток свободных ушей, во как.
Про свободные уши вставка появилась, наверняка, из-за заезженности истории, – успела проскочить у меня в голове мысль. – Дурачок, как вы говорите, этот похлеще Джеймса Джойса выдаёт месседж. Юродивый, модернист или неофилософ – выбирайте любое. Всё в точку. Да, кстати, и дураками наши далёкие предки называли людей, способных мыслить в двух или нескольких измерениях, плоскостях. Вот так. Я бы тоже хотел таким быть, но не повезло.
Только зачем проводнику, да ещё из соседнего вагона, знать о том, – продолжал я свою пламенную речь, но уже не вслух. так как глаза моего оппонента постепенно вываливались из орбит, а лицо застыло в абсолютном недоумении.
– Вот поэтому и приходится отнюдь не в стане людей искать себе настоящих друзей.
– Что говорите? – выйдя из ступора, переспросил проводник, не осознавая, что я не имел желания донести последнюю мысль до него.
– Пора и честь знать, говорю. Надышались вволю воздухом свободы. Можно, пожалуй, обратно, набравшись сил, давать слабину.
И, оставив его наедине с неоплодотворёнными домыслами, уверенной поступью взошёл в вагон. Примеру этому незамедлительно последовали остальные адепты культа верхних полок и одноразового постельного белья. Все потихоньку расселись по своим местам, начиная незатейливые приготовления к поглощению даров Божьих, прикупленных ими на станции. Кто-то уже опять намеревался впасть в спячку, увлекаемый праведным желанием сократить таким образом время заточения. Наша же неосознанно бравая четвёрка первопроходцев, под моим предводительством, готовилась вкусить новую порцию сочных плодов, выращенных под палящим зноем истины. И, когда всё улеглось и наступила более или менее благоговейная для этого обстановка, я продолжил.
Человек иной раз вынужден искать новые смыслы в привычных обыденных вещах. А вынуждает его на это одиночество, беспощадное в высшей степени, потому как, прорастая из безутешных поисков истины, не ведает оно о деяниях своих, прикрываясь маской искренне чистых побуждений. И вроде бы едешь с несчётным количеством людей в одном и том же поезде, в одно и тоже время, но совершенно и безапелляционно осознаёшь: приедете вы в совершенно разные места. Ну, если, конечно, рассматривать данное высказывание как чистой воды аллегорию, – быстро раскусив назревающий каламбур, решил поправиться я. – В таких случаях, полагаю, необходимо молниеносно, одной левой, так сказать, пресекать любые попытки докучающих своей проницательностью интеллектуалов или остроносых беспринципных критиканов переосмыслить в свою пользу сказанное. Только главное – вовремя выйти из крутого пике поражающих своей изобличающей проницательностью прилагательных и вернуться к такой важной, но так бездарно просранной мысли об одиночестве среди толпы. А ведь именно из-за этого и появляются туго закрученные пассажи подобного рода, выношенные и выстраданные. Чьё основное предназначение, на самом деле, отнюдь не ласкание уже давно притупившегося
Эх, забирает аж! И сразу в такие моменты вспоминается мой закадычный друг. Старина Питер.
– О! Да, да! Точно! – посыпалось со всех сторон одобрительное подбадривание моих неофитов.
– Вот-вот! Питер решает, – вторил я им, – ну, а кто-то, хотя это сейчас и не важно, сосёт, – вконец раззадорившись, выпалил я.
– Ох, Питер, конечно – нечто! Вот он точно авторитет неоспоримый, брутальный романтик. В такого не грех и влюбиться. Когда-то этот город безграничной свободы стал для меня дверью в настоящее. Не в плане момента времени, я имею ввиду, а безжалостной правды в смысле.
– Почему безжалостной, спросите вы? Так она обрушивается на вас всей тяжестью сразу. И хотя открывается только готовым её увидеть и понять, но одно дело понять. А вот принять и сделать частью своего мира гораздо сложнее.
– Слушайте! Ёлки зелёные, получается, Питер –мой ментальный дефлоратор! Ха, забавно. А я-то, дурак, думаю, откуда эта безответная любовь в этого проходимца. У него, сто процентов, таких как я тыщи или мильоны. Хотя нет, миллионов, конечно, не может быть, но от этого не легче. Ну да ладно, что-то я распалился не по делу. Давно ж это уже было. Сейчас-то у нас с ним совсем другие отношения, не иначе как крепкая мужская дружба.
– Но с изюминкой, – послышалось с верхней полки замечание, не лишённое ноток кокетства.
– Что есть, то есть! Дурашка. – Парировал я, непонятно зачем, решивши ввязаться в эту гомоэротическую дуэль. Потому как стреляться, если что, придётся явно не на пистолетах. Ну да Бог с ним. Слушайте.
Навеяло. Питера свободы дух. Доспехи из наволочек и одеял, конь местами ржавый, вороной пружинный кровати матрас. И честь будь ты добр в бою отстоять под натиском груды дырявых подух.
Там, за могучей ледяной рекой, незримый зодчий выковал из бессмертных душ пращуров наших мост всесильною своей рукой. И ходили люди, любовались им. Щупали, мяли, глаза вперяли, уста разевали, ушами хлопали, ногами топали. Да только никто понять не может: вроде мост есть, виден, осязаем, а пройти по нему – ни в какую. Так уж и этак пробовали. И на руках, и кубарем, и вприпрыжку. Всё одно. Оттого, не в силах совладать с чудом архитектурным, решили оклеймить его с досады. Пуще детей малых разобиделись. Всё потому как грамоте не обучены с пелёнок, не разумеют Божьих промыслов среди залётных мира домыслов. Ну и что, вы думаете, в итоге? Прошёлся по этому мосту хоть кто-нибудь? Тут всё просто. На самом деле, по нему много кто ходил, но только из числа грамоте обученных. А те, кто грамоты не разумеет, видеть ходоков не могли. В то время, как тем дела нет до невежд, их взоры на другое совсем устремлены. Вот и получается: для одних это пусть изящное, блистающее великолепием, но, в общем-то, просто сооружение, в то время как для других– связующий портал с безграничным и необъятным.
– Может, вы, конечно, спросите, при чём тут вообще Питер?
– Ну, хотелось бы, если честно узнать, –робко заметил самый смелый из слушателей.
– Пожалуй, на этот вопрос вам сможет дать достойный ответ наш любитель «сухофруктов», – нарочито вытягивая окончание фразы, решил я добить моего латентного дуэлянта на всякий случай. Пусть теперь вывозит как хочет, коли решил влезть со своими гомоостротами в мой гетеросексуальный рассказ, – а я пойду пока до гальюна добегу, с вашего позволения.