Время соборов. Искусство и общество 980-1420 годов
Шрифт:
Но почему не считать, что эти знамения, напротив, посланы самим Богом? Богом вспыльчивым, скорым на гнев, подобно земным королям, когда они узнают о предательстве или оскорблении, Богом, который, однако, по-прежнему любит своих сыновей и хочет предупредить их и предостеречь, не желает нападать внезапно и дает передышку, чтобы они успели достойно принять самый страшный из Его ударов. Человек подавлен могуществом Бога, но должен доверять Ему. Творец даровал человеку глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Как Христос с учениками, Он говорит с ним притчами, пользуется неясными метафорами, и каждый христианин должен сам проникнуть в их скрытый смысл. Нарушая космический порядок, Бог проявляет милость к человечеству, призывая его бодрствовать. Эти глухие раскаты подобны первому предупреждению. Огромное число бедствий, поразивших деревни 1000 года — наводнения, войны, чума или голод, — обрушилось на цивилизацию, совершенно безоружную перед неожиданным бунтом стихий и другими явлениями, угрожавшими жизни человечества, неспособную подавлять вспышки собственных страстей. Эти несчастья были необъяснимы, и люди считали их предвестниками Судного дня, предупреждениями, о которых говорилось в Евангелии от Матфея [65] . А следовательно, напоминанием о необходимости покаяния.
65
Мф. 24.
Всё, что позволяет узнать об образе мыслей в XI веке, заключено в текстах, написанных в монастырях. На этих свидетельствах, безусловно, лежит отпечаток особой этики: они составлены людьми, самим своим призванием склоняемыми к пессимизму, к тому, чтобы искать образец для подражания в полном отречении [от мира]. Монахи призывали мирян к лишениям, которым подвергали себя сами, а чудеса, свидетелями которых
66
Мф. 22: 11-13.
67
Огонь святого Антония («огненная чума», «священная горячка», медицинское название — эрготизм) — болезнь, часто ведущая к смертельному исходу и характеризующаяся высокой температурой, нестерпимой жаждой и омертвением конечностей вплоть до гангрены. Вызывается употреблением в пищу зерна, пораженного спорыньей (паразитический гриб), так что на деле эпидемии «огненной чумы» были массовыми отравлениями. Болезнь эта известна по меньшей мере с раннего Средневековья, наиболее сильные вспышки — 954, 993—994, 1089 (именно это здесь имеется в виду), 1130, 1285 гг. Поверье о том, что святой Антоний Великий спасает от этой болезни, и само название ее появились ок. 1095 г., когда некий рыцарь Гастон из Бургундии основал братство святого Антония по уходу за страдающими этой болезнью, ибо его сын излечился от «огненной чумы» прикосновением к мощам святого, которые якобы были перенесены из Константинополя в 1070 г. в один маленький монастырь в Дофине. Позднее «антоновым огнем» стали называть гангрену. Строго говоря, «священная горячка» — это одна из разновидностей эрготизма: гангренозный эрготизм.
<...> отовсюду с большой торжественностью доставили мощи святых; из могилы извлекли тело святого Марциала, покровителя Галлии; мир охватила великая радость, болезнь, уносившая многие жизни, повсеместно отступила, а герцог и его приближенные заключили договор о мире и справедливости.
Установление всеобщего согласия играло свою роль в стремлении к аскетическому образу жизни, вызванном знаками, предвещавшими приближение Страшного суда, — проповедь Божия мира призывала отказаться от ратных утех. Предлагая рыцарям в качестве покаяния, наиболее подходящего их положению, регулярное воздержание от кровопролития, каким было перемирие, Церковь в то же время с особой настойчивостью требовала соблюдать посты. Отныне она считала, что священники, образцы христианской жизни, должны подавать пример бедности и чистоты, отказаться от роскоши, принятой в кругу рыцарей, и оставить своих сожительниц — иными словами, вести монашеский образ жизни. Чтобы унять гнев Господа и подготовиться ко Второму пришествию Христа, которое было уже не за горами, следовало уничтожить грех в самом зародыше и, следовательно, строже соблюдать основные заповеди. Сатана завлекает людей в свои сети при помощи четырех соблазнов. Он прельщает их мясом, войной, золотом и женщиной. Человечество, ожидающее скорого суда, должно научиться отвергать эти искушения. Монахи в течение долгих веков отказывались от богатства, не прикасались к оружию, вели целомудренную жизнь и постились. Теперь Церковь предписывала и всем христианам подражать им, принять те же обеты — бедности, целомудрия, мира и воздержания — и повернуться спиной ко всему, что есть плотского в мирской жизни. Отныне род человеческий, обратившись на истинный путь, мог уверенно следовать в Новый Иерусалим.
Одиннадцатый век, убежденный духовенством в том, что приближается конец времен, избрал своим идеалом, выражать который должны были произведения искусства, принципы монашеской жизни. Посреди огромных, едва возделанных пространств, заселенных народом, сгибавшимся под тяжестью нищеты и волнуемым вспышками никогда не угасавшей тревоги, рядом с замками, где кипела жизнь воинов XI века, возникали новые крепости, убежища, дававшие кров и надежду; и бесовские армии, пытавшиеся взять их приступом, разбивались об укрепления. Это были монастыри. В то время полагали, что земной город покоится на двух столпах. Его сообща охраняют две армии: те, кто носит оружие, и те, кто молится Предвечному. Где же лучше всего молиться? Конечно, в пристанище чистоты, защищенном стенами обители. Во всех аббатствах Западной Европы множество Авелей приносило Господу единственную угодную Ему жертву. Монахи более, чем павшие короли, епископы и прелаты Европы, способны были унимать гнев Бога. Они были хозяевами священного. Рыцарство разбило лагерь посреди латинского христианского мира и крепко держало его под своим владычеством. Однако в области духа, в огромной области, охваченной тревогой и религиозным ужасом, а следовательно, и в области художественного творчества полной властью обладали монахи.
Общество, придававшее такое значение формулам и жестам и дрожавшее перед невидимым, нуждалось в ритуалах, чтобы отогнать страх и установить связь со сверхъестественными силами: ему нужны были таинства, а значит, и священники. Несомненно, еще более необходимыми были молитвы — непрерывное пение вместе с дымом ладана поднималось к престолу Бога как вечная жертва, хвала и моление о милости. Обществу были нужны монахи.
Первой задачей монахов было молиться за общество. В то время один человек не представлял никакой ценности, терялся в толпе; индивидуальная деятельность также растворялась в совместных действиях и общей ответственности. Подобно тому как кровная месть распространялась на весь род и настигала не только преступника, но и всех его родственников, так же и христианский народ чувствовал солидарность как перед лицом зла, так и перед Богом, запятнанный преступлением одних и очищенный воздержанием других своих членов. Большинство считали себя слишком слабыми или невежественными, чтобы спастись своими силами. Они ожидали прощения своих грехов взамен жертвы, принесенной другими, жертвы, которая должна была послужить благу всего сообщества и распространялась на всех. Посредниками в деле коллективного спасения были монахи. Монастырь выступал как орган духовного уравновешивания общества. Он вымаливал у Бога прощение и распределял его между остальными. Монахи, конечно, первыми пожинали плоды своих трудов. Прежде всего они зарабатывали невидимый фьеф, который должны были получить на небе за свою службу. Другим также удавалось получить часть от этих милостей, и немалую, поскольку монастырская община считала их своими ближними. Прежде всего, монахи трудились ради спасения своих кровных родственников — вот почему в знатных семействах был так распространен обычай жертвовать младшими детьми, которых отдавали в какое-нибудь аббатство, где они всю жизнь молились за старших, оставшихся в миру. Кроме того, монахи спасали братьев по духу — многие миряне ради этого соединяли свою жизнь с каким-либо монастырем, принося в дар свое тело, клянясь в вассальной верности или вступая в одно из молитвенных братств, сеть которых была развита при каждом святилище. Наконец, монахи радели о своих благодетелях — и в их руки текли пожертвования. Вот причины, благодаря которым повсеместно умножалось число монастырей (обители были преимущественно мужскими: немного было женских монастырей в мире мужской культуры, которая все еще решала вопрос, есть ли у женщины душа), вот источник их процветания. Главенствующее положение, занимаемое монастырями, объясняет также, почему значительная часть их доходов тратилась на украшение обителей. Бога славят не только молитвой, Ему приносят в дар прекрасные произведения, декор и архитектурную гармонию зданий, которая становилась лучшим выражением могущества Предвечного. В результате упадка королевской власти и изменений, происходивших в обществе, на аббатства легла задача предстоятельствовать перед Богом за народ, издревле считавшаяся компетенцией монархов, а также всё, что касалось управления художественным творчеством. Служение Богу за весь народ, совершаемое монахами, вызвало в XI веке расцвет церковного искусства.
Помимо этого, монастыри стали хранилищами святынь. Ни один мирянин не осмелился бы объявить своей собственностью мощи святых — обладающие чудотворными свойствами останки, через которые таинственные силы действовали в этом мире. Лишь король или люди, отличавшиеся чистотой жизни, могли владеть ими. На смену братствам священников, которые из поколения в поколение были хранителями святынь, но поддались искушениям века, постепенно пришли монашеские общины. Каждый монастырь оставался собственностью какого-либо святого, который пресекал любые посягательства на нее и обращал огонь гнева Божия на голову того, кто покушался на его права. Монастырь был резиденцией святого, который телесно присутствовал там в предметах, окружавших его в земной жизни. Оказывать почитание святому, испрашивать его помощи в испытаниях, борьбе с болезнью, которую он был властен прекратить, или в ожидании приближающейся кончины следовало там, где хранились его мощи. Большинство аббатств строилось на гробнице мученика или проповедника христианства, героя битвы с силами зла и тьмы. На могиле. На могилах. В городе Осер «в маленькой церкви [аббатства Сен-Жермен] насчитывалось двадцать два алтаря», а Рауль Глабер, систематизировавший эпитафии на могилах святых, «украсил подобными надписями гробницы некоторых набожных мирян». Монахи, жрецы культа святынь, процветавшего вокруг рак с мощами, были незаменимыми посредниками между подземным миром мертвых и земной жизнью. Такова была еще одна их функция, главная задача, которая нашла глубокое отражение в художественных формах. Действительно, было необходимо, чтобы окружение святынь соответствовало их значению. Монастырская церковь сама превратилась теперь в некое подобие раки и потому сияла великолепием. Декор тех мест, где хранились останки святых, незаметно приблизился к образцам погребального искусства.
Внимание, которое христианский мир XI века уделял смерти, означало победу глубинных народных верований, укрепившихся с победами феодализма, навязанных духовенству и поднявшихся на верхние этажи культуры, где они вновь нашли мощное выражение. Легенды, легшие в основу жест — песен о героических деяниях, зародились близ некрополей, на кладбище Алискан в Арле, в Везеле на могиле Жерара Руссильонского [68] , в тот момент, когда менялся христианский погребальный обряд. Прежде бренные останки грешника просто вверяли милосердию Господа. Теперь же рыцари требовали вмешательства священников, которые должны были освятить труп. Именно тогда в погребальной церемонии появились ритуалы каждения, формулы отпущения, в которых духовенство заявляло о своем праве отпускать грехи. Считалось, что для спасения души умершего лучше всего, если его могила находилась вблизи святилища, рядом с хорами церкви, откуда молитвы денно и нощно возносились к Богу-Судии. Сильные мира сего удостаивались чести быть похороненными внутри монастырской церкви. Вокруг простирались огромные кладбища, самые лучшие и дорогие места находились у стен храма. На эти могилы монастырская община распространяла милость заупокойной службы, занимавшей все больше места в дневном круге богослужений. День за днем в поминальных молитвах повторяли всё удлинявшийся список имен тех, по ком совершалась панихида. Наконец, монастырь принимал умиравших. В XI веке среди рыцарей Западной Европы распространился обычай «обращаться», менять на смертном одре образ жизни, облачаться в одежды святого Бенедикта. В смертный час рыцари становились членами большой монастырской семьи, духовного рода, который никогда не должен был прерваться и который, как и любой род, заботился о спасении своих мертвецов и молился за них во веки веков. В день Страшного суда воскресшему из мертвых, стоящему в ряду братьев монахов, быть может, удастся скрыть от взгляда Предвечного, что его хитон не так бел, как одежды других. Аббатства создавались как братские могилы, их воспринимали как промежуточный этап между мраком земной жизни и великолепием небес, поэтому их украшали всеми сокровищами этого мира.
68
Жерар Руссильонский — персонаж эпических поэм (chansons de geste — букв. фр. «песни о деяниях», или gestes — «деяния»; в современной отечественной филологии принято транслитерировать «шансон де жест» и «жесты»), главный герой одноименной жесты, существовавшей в различных вариантах, созданных с XII по XIV в. Согласно этой жесте, Жерар и король Карл (здесь имеется в виду не Карл Великий, а его дед, Карл Мартелл, в реальности бывший не королем, а военным правителем Франкского королевства - майордомом) решили жениться на дочерях императора Константинопольского, причем Карл - на старшей, а Жерар - на младшей. Но когда невесты прибыли во Францию, Карл решил взять в жены младшую и за согласие поменяться сужеными пообещал Жерару графство Руссильон (приблизительно территория французского департамента Восточные Пиренеи; во времена сложения поэмы «Жерар Руссильонский» графство неоднократно переходило от Франции к королевству Арагон и обратно), но не выполнил своего обещания. Возмущенный Жерар восстал против короля, был разбит и двадцать лет вместе с верной женой Бертой скрывался в Арденнском лесу, пока сестра Берты — королева Франции — не вымолила у мужа прощение Жерару и не убедила короля отдать тому Руссильонское графство. В конце жизни Жерар и Берта удалились в основанный ими монастырь Везеле в Бургундии. Реальным прототипом Жерара Руссильонского был, по мнению большинства исследователей, живший много позднее смерти Карла Великого граф Жерар (Герард) Овернский, который к тому же не основывал аббатство Везеле — это сделал один из его преемников в 862 или 864 г.
Реликварии, некрополи, источники отпущений — монастыри — были столь необходимы, что они возникали без счета. Однако для того, чтобы их деятельность приносила пользу, они должны были отличаться исключительной чистотой. Институт монашества был сильно подорван волнениями IX и X веков. Монастыри первыми пострадали от опустошительных нашествий: банды норманнов, сарацин и венгров разграбили и сожгли плохо защищенные, полные сокровищ аббатства и обратили монахов в беспорядочное бегство. Выйдя против своей воли за ограду обители, они оказались ввергнутыми в пучину зла, остались один на один с искушениями века. Большинство воссоединялось в краях, где удавалось найти убежище от наступавших язычников. После долгих странствий монашеская община города Нуармутье, отступая все дальше под натиском викингов, в конце концов перенесла мощи своего покровителя, святого Филиберта, в Турню, на берега Соны. В этом тихом месте община наконец смогла построить одно из самых прекрасных зданий нового искусства.
В то же время монастыри сгибались под другим игом — под гнетом феодализма. Короли, встарь покровительствовавшие аббатствам, теперь выпустили их из своих рук. В 1000 году в епархии города Нуайон, расположенной вблизи резиденции Капетингов, под юрисдикцией короля Франции из семи монастырей остался лишь один; все остальные перешли во владение феодальных сеньоров, которые и выполняли в частном порядке функции правосудия. С другой стороны, в то время множество представителей благородных родов — от государей до владельцев небольших замков — основывали обители, чтобы получать взамен молитвы, определять туда своих сыновей и хоронить своих мертвецов. Каждый феодал считал дом Божий своим личным имуществом, и судьба монахов, приравненных к крестьянам, арендующим землю, или домашним рабам, вскоре определилась — они стали частью семейного достояния господина. Монахи находились в подчинении у хозяина, который временами притеснял их и нещадно эксплуатировал. Ему же принадлежали поклонение верующих и дары, сыпавшиеся на алтари святилищ. Нередко случалось, что феодал расхищал церковное имущество, тратя его на женщин и содержание своих шаек, обрекая тем самым монастырскую братию на нищенское существование. В лучшем случае монахи были обязаны уступить в качестве фьефа рыцарям своего патрона значительную часть собственных владений. Каким бы независимым ни был аббат или приор монастыря, ему приходилось вести тяжбы с окрестной знатью, оспаривавшей права святых. Ему приходилось воевать. Такое положение вещей, усугубленное феодальными смутами, порождало беспорядки и неопределенность. Как следовать уставу и заставить уважать неприкосновенность монастырских стен, как удержать монахов от пролития крови в сражениях, оградить их от золота и плотских искушений? Как сохранить их знания?
Как только Запад избавился от грабежей и раздоров, его учителя стали отдавать все силы делу первостепенной важности — восстановлению мест, где совершалась общая молитва. Инициаторами становились крупные феодалы. Старея и задумываясь о приобретении союзников на небесах, они старались вернуть прежний порядок в монастыри, которые их предки основали или вырвали из-под королевского покровительства. Это реформаторское движение началось очень рано — в первые годы X века. К 980 году оно развернулось во всю мощь, а к 1130 году, достигнув цели, завершилось. Тот факт, что важнейшую роль в этот период христианской истории играли именно монашеские общины, объясняет, почему реформаторский дух проник прежде всего в аббатства. Церковь, действовавшая в миру, вплоть до начала XII века оставалась погруженной в земные заботы, поэтому аббаты затмевали епископов и монахи повсюду одерживали победу. Это происходило потому, что они отличались большей святостью, потому, что их служение было значительно более угодно Богу. До 1130 года самыми крупными культурными центрами Западной Европы, колыбелью нового искусства были не соборы, а монастыри. Обители, возникшие в сельской местности, на земле, дававшей силы непрекращавшемуся развитию земледелия, наиболее соответствовали требованиям и структурам общества, которое было преимущественно деревенским. Своим главенствующим положением монастыри были обязаны тому, что институты монашества значительно раньше были обновлены и очищены от разлагавшей их скверны. На западе Европы в Средневековье аббаты достигли святости прежде епископов, прежде них провели реорганизацию школы и прекратили проматывать всё более щедрые пожертвования, непрерывным потоком стекавшиеся в обители. Отныне эти средства тратились на то, чтобы, к вящей славе Господней, перестроить и украсить монастырский храм.