Время таяния снегов
Шрифт:
— Что с тобой, Саша?
— Ничего, — ответил Саша дрогнувшим голосом. — Мне просто стало немного холодно.
До начала праздничного вечера было еще много времени, и ребята отправились в общежитие.
Филипп Филиппыч собрал артистов и произнес перед ними речь:
— Не пугайтесь волнения, которое вы будете испытывать при выходе на сцену. Даже великие артисты волнуются.
Мысль о предстоящем спектакле не выходила ни у кого из головы. Только один Саша был спокоен.
Кайон растянулся на кровати и бубнил себе под нос реплики:
— Замечательно подлая баба… Сударыня, я вам уже говорил… Это ужасно… Я несчастный человек… Не говори, что молодость сгубила, что ревностью истерзана моей…
Ринтын и Саша присоединились к ребятам, сгрудившимся возле раскаленной железной бочки. Участники струнного оркестра настраивали свои инструменты, то и дело отогревая над печкой пальцы.
— Я думал, что это давно у меня прошло, — вполголоса рассказывал Саша Ринтыну. — До сих пор не могу слышать звук летящего самолета. Так и кажется, что за этим послышится вой бомбы… Мы жили на Обводном канале напротив Первой ГЭС. Немцы старались попасть в нее, но все бомбы ложились в канал. Окна нашего дома залепило жидкой грязью, хотя мы жили на третьем этаже. Отец работал на Балтийском заводе и редко бывал дома. Ходить было далеко, да и работы много. Отца не пускали на фронт, и он работал днем и ночью. Потом мама слегла. Она так похудела, что я легко переносил ее с кровати на диван. Однажды пришел папа и сообщил, что дали комнату около завода. Соорудил он нам из листа фанеры волокушу, помог вынести маму, а сам побежал на завод. Я знал хорошо место, куда мы переселялись, поэтому отец не беспокоился. Впряглись мы с сестренкой в волокушу и потянули. Мама была легкая, кругом лежал снег, и волокуша хорошо тянулась. Прошли мы Измайловский проспект, свернули в переулок и услышали сигнал воздушной тревоги. Быстро втащили маму в ворота и притаились. И тут началось. Наверное, снова бомбили Первую ГЭС. Кругом стоял грохот и противный звук летящих самолетов… — Саша умолк и сделал движение, как будто проглотил что-то вязкое. — И в это время какой-то дяденька, пробегая мимо, увидел нас, схватил за руки и потащил в убежище. Я упирался, кричал, что на фанере лежит мама, и даже укусил его за руку. В это время раздался страшный грохот, на моих глазах обрушились стены дома. Я вырвался и побежал к тому месту, где осталась мама, но дяденька снова схватил меня и прижал к земле. Так мы и лежали среди обломков дома, пока не кончился налет. И потеряли маму: стена, возле которой мы ее оставили, превратилась в груду кирпичей и битого стекла…
Ринтын молча взял руку Саши и крепко пожал ее. После продолжительного молчания Саша тихо проговорил:
— А я, дурак, обрадовался, когда узнал, что началась война. Вот, думал, повоюем, а то было обидно, что все войны прошли, когда нас еще не было…
Ринтын, чтобы отвлечь Сашу от мрачных мыслей, попросил помочь ему вспомнить роль.
Саша взялся за тетрадку, и Ринтын сравнительно легко отбарабанил все реплики.
Кайон прислушался к ним и заявил:
— Так-то и я могу: без всякого выражения.
Филипп Филиппыч сам гримировал исполнителей. Из каких-то тайников он извлек театральный грим и даже парики.
На щеки Ринтына были налеплены всклокоченные бакенбарды, а на голове плотно сидел лысый парик.
Все парики были рыжие: у Кайона голова горела как огненная, зато на подбородке красовалась аккуратненькая черная острая бородка.
Спектакль начался.
Когда раздвинулся занавес, Ринтыну показалось, что он окунулся в морскую пучину. Вдруг он услышал собственный неестественно громкий, чужой голое.
Кайон — Шипучин вышел на сцену в точности так, как показывал ему Филипп Филиппыч, — слегка подпрыгивая. Зрители сидели тихо и внимательно смотрели спектакль.
И вот случилась беда. Кайон — Шипучин произнес: "Служащие поднесли сейчас альбом, а члены банка, как я слышал, хотят поднести мне и адрес и серебряный жбан".
После этого он стал играть моноклем, скрученным из медной проволоки: заполнял паузу. Саша, заметив затянувшееся молчание, стал громко подавать следующую реплику.
Кайон — Шипучин с недовольным видом повернулся к кулисам и громко произнес:
— Саша, не мешай играть. Я же хорошо знаю роль.
В зале послышался смех, и Кайон, чувствуя, что совершил недопустимую ошибку, повернулся к зрителям и крикнул:
— Хорошо, не будь я Шипучин!
Зал примолк, и пьеса дальше шла без помех, если не считать, что Ринтын вместо: "У вас на плечах голова или что" сказал: "У вас на головах плеча или что?" К счастью, зрители приняли это как должное и даже наградили исполнителя аплодисментами.
Успех был огромный. Маленький зал гремел. Когда, откланявшись, исполнители собрались за кулисами, Филипп Филиппыч прослезился и со всеми расцеловался.
— Молодцы… Молодцы, ребята… Порадовали старика!
24
Незадолго до новогодних праздников в педагогическом училище кончился уголь. Из сарая выгребли последние остатки горючей пыли — всего лишь два с половиной мешка.
В трудном положении оказался весь поселок: в угольных копях, расположенных на другом берегу лимана, сломался подъемник.
По утрам, когда Ринтын с товарищами шел на занятия, над трубами домов уже не стлался густой жирный угольный дым, а лишь виднелись тоненькие струйки еле видимого дымка. Трактор возил топливо только в детские ясли. Для того чтобы наполнить пятитонные сани, пятеро грузчиков на своих спинах тащили уголь по наклонному стволу шахты от самого забоя на поверхность земли.
В холодном общежитии стало совсем морозно. Вокруг остывшей железной печки уже никто не собирался. В комнатах было непривычно светло. На стенах и на потолке сверкал, отражая электрический свет, ледяной иней. В классах писали только карандашами. Саше Гольцеву пришлось прекратить утренние обтирания снегом.
— Ничего, — подбадривал Саша товарищей, — в блокаду было хуже. Теперь ерунда — всего на несколько дней. Еда есть, в небе тихо — радоваться надо.
— Эх, забраться бы сейчас в теплый меховой полог, — стуча зубами, мечтательно говорил Кайон. — Горит жирник, а над ним поет свою песню горячий чайник. Благодать!
— А все-таки крепко обидел бог чукчей, поселив их в таком холодном месте, — подавал свой голос из-под груды наваленной на одеяло одежды Ринтын.
— По-разному действует холод на людей, — ехидно замечал Кайон, — одни даже становятся религиозными.
Пар от дыхания поднимался над каждым говорящим.
— Попасть бы сейчас куда-нибудь в Африку и пожариться на солнце, продолжал Саша.
— А ведь самое интересное в том, что какой-нибудь изнывающий от жары африканец смотрит на карту и думает: неплохо было бы отдохнуть от зноя где-нибудь на Чукотке, скажем, в общежитии Въэнского педагогического училища, — говорит Ринтын, примериваясь, как встать с кровати, чтобы моментально натянуть на себя одежду.
После завтрака, на котором единственным горячим блюдом был чай, ребята расходились по классам. Сидели одетые — в шапках и рукавицах.