Время терпеливых (Мария Ростовская)
Шрифт:
Князь Михаил встал.
— Не мне… Не мне — всей земле русской ничем помочь не можешь ты. Прощай!
И, не дождавшись благословения, не оглядываясь, вышел. Владыка скривился. Нет, всё-таки здорово недоработано тут… Нет у местных вождей должного уважения к особе его, владыки Иосифа, тогда как должно быть по определению…
…
— Вот она, Рязань, мой Повелитель.
Джебе сидел вполоборота, указывая рукой с зажатой нагайкой на раскинувшийся перед ними город. Высокий, обледенелый земляной вал увенчивали высокие деревянные стены, тоже отблескивающие льдом. Меж зубьев частокола тускло блестели остроконечные
— Почему ворота не блокированы? Могут быть вылазки…
— Нет, мой Повелитель. Я не стал блокировать ворота. Наоборот, поставил там только полутысячу слабых воинов, и расположил так, чтобы у урусов возник соблазн сделать вылазку.
Бату-хан внимательно посмотрел на своего полководца. Джебе чуть растянул губы в усмешке.
— И ещё там стоит три отборных сотни нукеров, мой Повелитель. Вроде бы далеко, но к воротам в случае чего успеют.
Бату-хан неожиданно засмеялся, и Джебе вторил ему.
К Повелителю Вселенной подъехал на коне Сыбудай. На нём красовался новенький стёганый ватный халат, крытый небесно-голубым шёлком с причудливым золотым шитьём.
— Ты заболел, мой Сыбудай? — участливо-обеспокоенно спросил Бату-хан. В глазах молодого монгола плясал смех. Джебе тоже понял, заулыбался.
— Я здоров.
— Тогда где твой любимый халат? Неужели подарил урусам?
— Рукав оторвался и потерялся, — буркнул Сыбудай. — Не ходить же мне с одним рукавом.
— Это ужасно, — сокрушённо цокая языком, Бату-хан повернулся к нойону. — Утрата рукава невосполнима. Почему ты ничего не предпринял, Джебе-нойон?
— Не беспокойся, мой Повелитель, — отозвался Джебе. — Три тумена лучших воинов уже ищут рукав уважаемого Сыбудая.
Они разом расхохотались. Бату-хан смеялся тоненько-визгливо, Джебе — гортанным металлическим смехом. И даже сам Сыбудай заперхал старческим надтреснутым голосом.
— Ладно, к делу. Что ты увидел?
— Лёд на реке крепок, — отозвался Сыбудай. — Надо сказать китайцу, пусть поставит на том берегу свои машины. Пара проломов с той стороны не помешают.
— Зачем? Штурмовать надо отсюда, — возразил Джебе.
— Штурмовать надо со всех сторон разом, мой Джебе, — Сыбудай шумно высморкался в рукав. На небесно-голубом шёлке возникло тёмное пятно. — И непрерывно, днём и ночью. У коназа Ури совсем мало людей, и отдыхать им будет некогда. Когда китаец проломит стены, урусы будут спать, стоя на ногах.
— У Елю Цая только шесть машин, — возразил Джебе. — Они нужны тут.
— Это его проблемы! — отрезал Сыбудай. — Пусть думает.
…
Елю Цай соскочил с коня, не глядя бросив поводья подручному. За последнее время он здорово научился скакать верхом, наверное, не хуже настоящего монгольского воина. Или всё же хуже? Елю Цай усмехнулся, вспомнив, как в начале своей службы он мучился, трясясь в седле, и как грязные монгольские дикари тыкали в него пальцами и смеялись, наблюдая, как он неуклюже сползает с коня в конце дневного перехода, как идёт нараскоряку, тщательно оберегая стёртые в кровь бёдра и ягодицы… Во всяком случае, сейчас над ним уже никто не смеет смеяться — золотая пайцза, выданная Елю Цаю лично джихангиром, позволяет ему самому распоряжаться жизнями других. Рядовой монгольский воин, посмевший оскорбить носителя такой пайцзы, будет удавлен тетивой от лука без лишних объяснений.
Широкая река, покрытая льдом и засыпанная снегом, уходила вдаль бело-молочной лентой меж двух тёмных стен векового леса. Возле самого города лес был вырублен под огороды и поля, заодно не позволяя врагам скрытно подобраться к городу на расстояние внезапного конного броска. Очень разумно, если имеешь дело с небольшой конной бандой какого-нибудь местного кочевого хана. Но сейчас Бату-хану это на руку. Огромное войско монголов неторопливо и деловито размещалось лагерем вокруг города, обживая окрестные поля. Елю Цай снова усмехнулся. Если бы вокруг Рязани стеной стоял такой лес, как тот, через который шли сегодня утром, это создало бы Повелителю массу трудноразрешимых проблем.
— Ю Гунь!
— Я тут, мой господин!
— Доставай мерную верёвку и вехи. Будем делать обмер.
Мимо уха Елю Цая с лёгким шелестом пролетела стрела. Другая, на излёте, вонзилась в шею коня, на котором прибыл сюда Елю Цай. Конь дико заржал, взвиваясь на дыбы, стряхивая державшего повод коновода. Третья стрела ударила точно в середину груди Ю Гуня, тот вскрикнул, схватился за грудь руками. Надо же, какие могучие луки имеются у этих урусов… Никогда бы Елю Цай не поверил, что стрелой можно достать с пятисот шагов.
— Азарга! — окликнул он начальника конной полусотни, прикомандированной к Елю Цаю для охраны со строгим предупреждением: без возражений выполнять все распоряжения китайца, как если бы они шли от самого Джебе.
— Я тут, господин!
Елю Цай испытал внезапно острое чувство наслаждения. Вот. Вот оно. Вот то, зачем он пошёл служить в войско Бату-хана. Надо отдать этому молодому степняку должное — он умеет ценить нужных ему людей. На родине, в Нанкине, любой грязный монгол, мочащийся, не сходя с коня, мог сделать с ним, Елю Цаем, всё что угодно. Скажем, убить ради забавы кистенём, железной гирькой на ремешке, примотанном к короткой деревянной палке. Здесь же всё наоборот — он может приказывать вот этим грязным животным.
— Прикроешь нас своими людьми, покуда мы будем делать промеры! — распорядился Елю Цай. — И окажите помощь Ю Гуню, немедленно!
— Да, мой господин!
Монгольские воины спешились, растянулись в длинную цепочку, закрывшись круглыми щитами, обтянутыми бычьей кожей, продублённой до каменной твёрдости. За этой живой стеной стрелы не достанут.
— Ю Гунь!
— Я здесь, мой господин. — Ю Гунь, уже перевязанный, стоял перед Елю Цаем. Стрела с узким трёхгранным наконечником, неглубоко вонзившаяся в грудинную кость, уже была вынута, и повязка, на которой проступило тёмно-алое пятно, охватывала всю грудную клетку. На плечи маленькому китайцу набросили трофейный урусский полушубок.
— Можешь работать?
— Да, мой господин, — Ю Гунь был бледен, но на ногах стоял ничего.
— Ну так бери мерную верёвку!
…
— Эх, едрить твою в дышло! Промазал…
Пожилой ратник с окладистой русой бородой потянул из колчана новую стрелу, и в этот момент в бойницу влетела монгольская стрела, с тупым звуком ударила в лицо. Голова ратника мотнулась назад, он неуклюже завалился и повис на верёвке ограждения.
— Олексу убили!
Воевода Клыч не дрогнул, плавно ведя цель. Спустил тетиву и только тут выругался, одновременно наблюдая, как скачущий монгол вылетает из седла, выбитый стрелой могучего русского лука. Да, конечно, пехотный лук в рост человека много мощнее и дальнобойнее короткого лука пришельцев. Но надолго ли хватит стрел?