Время терпеливых (Мария Ростовская)
Шрифт:
Помолчали.
— А может, оно и к лучшему… Очень уж тяжкие ждут нас времена, Данило. Чую я сердцем, хоть и не веришь ты мне.
…
— …Рубились мы, как черти, да разве устоишь тут! Рогатки смяли в первый день, мы на стены встали. Пять дён рубились, без отдыха…
Молодой князь сидел на лавке, как прибыл, даже кольчугу не снял. На скуле запеклась кровь, нагрудные пластины слегка промяты в одном месте. Младший княжич Мстислав и воевода владимирский Пётр Ослядюкович хмуро смотрели
— Пороки сильные у них, — продолжал князь Всеволод. — Таких мы на Руси нигде и не видывали. Каменья весом в берковец, не меньше, мечут на пятьсот шагов. Никакие стены не держат такой удар.
Молодой князь замолк, нашарил ковш с квасом, стоявший на столе. Сделал несколько глотков.
— Да, вот ещё. Пленный сказывал, на подмогу Рязани воротился из Чернигова с невеликой ратью воевода Евпатий Коловрат. Токмо не успел он, на уголья прибыл. Ну и начал трепать татар из-за углов да ёлок, да ночами резать, как баранов. На подмогу к князю Роману, должно, пробиться мыслил, да не смог. Обложили их поганые, а когда стало ясно, что мечом да стрелой не взять, так что удумали — камнемёты свои подогнали, да каменьями побили всех… Гады ползучие!
Молодой князь передохнул, помолчал, собираясь с мыслями.
— Когда стало ясно, что конец Коломне приходит, пошли мы на прорыв. Да только мало кто ушёл со мной-то. Князя Романа Ингваревича убили, и всех людей его. Еремей Глебыч погиб, сражаясь геройски… Всех побили, — Всеволод заскрипел зубами, совсем как недавно князь Роман Ингваревич. — Я чудом ушёл. Должно, сейчас Батыга уж под Москвой стоит…
Он тяжело встал, пошатнулся, схватившись за стену.
— В баню пойдёшь ли? — спросил воевода Пётр.
— Не… Потом… Спать пойду. Мстислав, гляди, мать успокой…
…
Ворота скита белели свежей древесиной. Подъехавший вплотную всадник заколотил в створку плетью.
— Эй, есть кто живой?
Послышались быстрые шаги. В маленькое окошечко в воротине, забранное железной решёткой, выглянул глаз.
— Ой, гости у нас!
Заскрежетал засов, обе створки распахнулись настежь. Молодая монахиня-привратница склонилась в поясном поклоне.
— Здрава будь, княгиня-матушка!
— Здравствуй, здравствуй, девица, — Мария кивнула в ответ, выходя из саней. — Как настоятельница, сестрица моя жива-здорова?
— Ой, сейчас позову!
Но звать не пришлось. Через двор уже шла Евфросинья-Феодулия — тонкая, прямая, вся в чёрном с головы до пят. И в который раз поразилась Мария — казалось, всё плотское, наносное ушло из сестры. Хрупкое невесомое существо с прозрачным ликом, на котором выделялись огромные, неправдоподобной глубины глаза. Аж страшно — святая вживую шествует, и не шествует даже, плывёт над землёй этой грешной…
— Здрава будь, госпожа! — разом поклонились дюжие стражники, составлявшие эскорт княгини Ростовской.
— И вам доброго здоровья, господа ростовцы, — чуть улыбнулась Евфросинья. — Заезжайте в ворота-то, не стойте. Али в первый раз?
Мария подошла к сестре, секунду поколебалась и крепко обняла. Так и стояли посреди двора.
— Худая-то стала, кожа да кости…
— Зато ты окрепла, — заметней улыбнулась Евфросинья. — Враз барана раздавишь.
Мария изумлённо взглянула на сестру. В глазах у той плясали теперь смешинки, и выглядела она уже не святой какой — сестрой родной, единственной, роднее не бывает…
— Повидаться вот отпустил меня Василько.
— Ну пойдём, Маришка. Олёна, ты там распорядись, дабы устроили гостей наших…
— Будет сделано, матушка!
…
— … Вот такие дела, Филя. Потому и отпросилась я у мужа, хоть на денёк с тобой свидеться. Неизвестно… — Мария оборвала фразу. Неизвестно, удастся ли ещё увидеть сестру. Вот только вслух этого говорить не стоит. Негоже беду накликать, сама придёт.
Короткий зимний день угасал, и в подслеповатое окошко кельи уже почти не проникал свет, но свечей не зажигали. Только пламя, пляшущее в печи, освещало скудное убранство кельи.
— Значит, в Белозерье… — Евфросинья пошевелила поленья кочергой. — Ладно удумал Василько. Если уж и туда доберутся…
— Да ты… да типун тебе на язык, Филя! — не выдержала Мария. — Это же край света!
— И потом, ежели что, там леса непролазные, — не обращая внимания, тем же тоном продолжала Евфросинья. — В лесу отсидеться можно, пока не схлынут… Ты одёжу тёплую всю с собой бери. В лесу это первое дело зимой, равно как хлеб насущный.
Помолчали.
— Коломну взяли поганые, Мариша.
— Ой! — Мария прижала кулаки ко рту.
— Княжич Всеволод прискакал во Владимир. Вчера ещё, я сегодня узнала. А воеводу Еремея Глебовича убили. И князя Романа, из Рязани чудом ушедшего, тож…
Евфросинья снова размешала угли в печи. Плямя угасало, выбрасывая теперь коротенькие бледные язычки, и мрак в комнате сгущался.
— Ты когда во Владимир со своими инокинями?.. — задала вопрос Мария.
Евфросинья долго молчала, неподвижно глядя на угасающий огонь.
— Помнишь, Мариша, про сон мой?
— Чуть не каждый день теперь вспоминаю.
— Вот я и думаю… Нет, Мариша. Не поведу я своих сестёр в град обреченный.
— Да что же это, Филя! Разве можно так, честное слово!
— А как можно? — неожиданно остро взглянула на сестру настоятельница. — Когда батюшка метался, всех воедино созывая, что ответили ему? Когда рязанцы подмоги просили? Князь Георгий ослеплён гордыней, и посейчас мнит, будто один сможет земли свои оборонить.
— Один разве? Мой Василько рати ростовские собирает, из Переславля-Залесского полки подходят, из Ярославля, даже из Галича Мерьского будет подмога, мне Василько говорил…