Время тигра

Берджесс Энтони

– Что происходит? – спросил Краббе.

– У нас собрание, сэр, – сказал Шу Хунь. – Мы создали Китайское общество.

– А где другие старосты, Нараянасами и прочие?

– Они комнату нам оставили, сэр. Сами внизу, читают в уборных.

– Вам известно правило насчет света?

Нет ответа. Краббе смотрел на мальчиков. Два-три старосты, остальные просто старшеклассники.

– Что это за общество? – спросил он.

– Китайское общество, сэр.

– Это вы уже говорили. Чем оно должно заниматься?

– Обсуждать

всякие вещи, сэр, представляющие всемирный интерес.

– Что это за книга? – спросил Краббе.

– Эта, сэр? – Шу Хунь протянул ему тоненькую брошюру. – Книга по экономической теории, сэр.

Краббе взглянул на фантастические столбцы иероглифов. Он знал лишь два-три символа: «человек», «поле», «свет», «дерево», «дом», – собственно, пиктограммы, простые изображения простых вещей. И неожиданно бросил вопрос одному из сидевших на корточках мальчиков:

– Вы. Сформулируйте доктрину прибавочной стоимости.

Ошеломленный мальчик затряс головой. Шу Хунь оставался учтивым, бесстрастным.

– Шу Хунь, – продолжал Краббе, – как в Малайе произойдет революция?

– Какая революция, сэр?

– Слушайте, – сказал Краббе. – Я подозреваю самое худшее. Подозреваю, что это класс идеологической подготовки.

– Я таких слов не понимаю, сэр, – сказал Шу Хунь.

– Поосторожнее, – предупредил Краббе. – Книгу я заберу. Выясню, что за книга.

– Книга хорошая, сэр, по экономической теории. Мы интересуемся такими вещами, и имеем право, сэр, обсуждать их на своем родном языке. Нам не дают другой возможности собираться с такой целью. Либо домашнее задание, либо игры, либо дебаты по-английски.

– Вы здесь затем, чтобы получить британское образование, – объявил Краббе. – Хорошо это или плохо, не мне судить. Хотите создать дискуссионную группу, спросите меня. А вы нарушаете правила, не лежите в постелях, выключив свет. Я должен доложить об этом. А теперь все сейчас же ложитесь.

Вернулся в собственную квартиру, весьма обеспокоенный. Налил себе чуточку виски, сидел, курил, глядел на брошюру. Большой кричащий иероглиф на обложке не имел для него ни малейшего смысла. Надо будет спросить о ее содержании Ли, учителя математики. Но он был уверен, что Бутби ничего не сделает. А также был уверен, что в других пансионах проходят другие идеологические собрания. Идеологическая подготовка подразумевает преследования. Есть еще великая традиция частных привилегированных школ – не ябедничать.

Краббе беспокойно расхаживал по большой гостиной, в конце концов остановился, оглядывая корешки книг за запотевшим стеклом стандартного книжного шкафа. Некоторые книги остались от его университетских времен – поэты вроде Одена и Спендера, романы Ишервуда, Дос Пассоса, Андре Мальро. В ту пору он сам какое-то время был коммунистом; так было принято, особенно в годы Испанской войны. Вспоминал студента-инженера с распущенным ртом, у которого имелось полное собрание сочинений Ленина и который с легкостью применял диалектический материализм ко всем человеческим функциям – выпивке, занятиям любовью, фильмам, литературе. Вспоминал девушек, которые ругались, курили одну за другой сигареты, целенаправленно культивировали непривлекательность; вспоминал компании, где их встречал, песни, которые они пели в компаниях:

Три, три, Коминтерн, Оппозиция, два, два, Это все одно и то же. А один – Союз Труда, Навсегда.

Теперь эти воспоминания пахли старыми яблоками, превратились в засушенные цветы. Может быть, эти мальчики точно такие же, каким был он, сгорая от юношеского желания переделать мир, и к этому следует относиться столь же несерьезно? Шу Хунь хорошо успевает по истории. Краббе хотел, чтобы он поехал в Англию, получил там степень. Перед ним будущее. Неужели он в самом деле считает засады, выпущенные кишки, отрубленные невинные головы обязательным и неизбежным шагом к свободе и счастью Востока? А знает ли этот молоденький мальчик, что такое власть и стремление к власти?

Краббе услышал поющий вверх гамму автомобиль, огибавший длинную подъездную дорогу. На часах было почти двенадцать. Машина остановилась у веранды, послышались короткие слова, хлопнула дверца, потом автомобиль снова поехал, распевая гамму вниз на дороге у реки, ведущей в город. Слышно было, как Фенелла поднимается по лестнице. Он пошел к дверям ей навстречу. И сказал:

– Привет, дорогая.

Она выглядела раскрасневшейся, радостной, позабывшей дневную ссору. И сказала:

– Вот и я.

Они поцеловались.

– Хороший был фильм?

– Ох. – Она направилась вперед него в гостиную. – Дай мне сперва выпить. Разбуди Ибрагима, пусть льда принесет.

– Ибрагим еще не вернулся. Тоже в кино пошел.

– Ну, плевать. Кажется, вода вполне холодная. – Села, томно шлепнувшись, выпила разбавленного джина. – Ну, – сказала она, – история довольно длинная. Мы так и не попали в Тимах.

– Не попали?

– Ты что-нибудь знаешь об этом шофере, как его, Хан какой-то там.

– Ничего. А что?

– Ну, мы по дороге сломались. По крайней мере, он сказал, что сломались. Умудрился привести машину в какое-то поместье, очень кстати оказавшееся поблизости, по-моему слишком кстати. Наверно, машина кашляла немножко, но, думаю, до Тимаха можно было доехать. Сказал, знает нескольких тамошних специальных констеблей и шофера из поместья. Сказал, машину можно починить.

– Он говорит по-английски?

– Нет, по-малайски. Но я понимала. Мне действительно надо язык выучить, Виктор. Глупо не знать малайского, живя в Малайе.