Время тяжелых ботинок
Шрифт:
Любой из них мог сейчас запустить ему в рожу блюдо с нарезкой или тяжёлую хрустальную салатницу с настоящим, приготовленным поваром-французом, салатом оливье. Или – ещё: кое-кто из братков неплохо метал ножи, включая и столовые. К счастью, огнестрельного оружия не было – на подобных мероприятиях это было категорически запрещено.
А президент России продолжал:
– Ни в коем случае из-за ситуации на финансовых рынках не прерву отпуск. Ведь как только я это сделаю, начнутся разговоры о том, что там заваруха, там катастрофа, дело валится.
На экране был руководитель великой державы, который обращался к своему народу.
Рядом с экраном молча стоял один из новоиспечённых криминальных авторитетов. Ему братва верила. Но она могла изменить своё настроение – здесь и прямо сейчас.
Если к этому добавить глубокое похмелье, специфику вопроса, в котором до конца мало кто разбирался, то можно понять, что скрывалось за определением Кинжала – игра.
Он вполне мог проиграть жизнь – задолго до объявленного срока – среды, 30 сентября.
Но он – играл!
Кинжал не знал, что в эту минуту думают эти серьёзные мужики с богатой криминальной биографией, из которых никак не выветрятся спиртовые пары, попавшие в организм с водкой, виски и коньяком. В подобных ситуациях кому-то достаточно лишь крикнуть:
«Бей его!» – и игру можно считать проигранной, а жизнь потерянной.
Только крикнули другое.
«Смотрящий» из Владивостока Витя Китаец громко возразил первому лицу государства:
– Ага! Мы уже одну хохму в чеченскую войну слыхали – про тридцать девять снайперов!
Кинжал осторожно вздохнул. Похоже, он переиграл самого Президента Российской Федерации.
И только сейчас увидел огромные голубые глаза Ликуши. Они говорили: «Если что – умрём вместе». Однако теперь это в планы Леонида Брута не входило. Оказывается, здесь он в доску свой, а среди своих бояться нечего.
Не было видно ни Желвака, ни Толстого, куда-то исчезла охрана. Кинжал понял: его бросили – на возможное растерзание братвы.
Когда запись выступления президента закончилась, Кинжал громко спросил:
– Может, кто-то хочет в Москву?
– Играем дальше! – это был авторитет Федя Штрек из Кемерово. – Сдавай, я хотел сказать – наливай!
Братва громко обсуждала обращение президента, часто употребляя лексические обороты непечатного ряда.
– Эй, халдеи! Водку на стол! А то щас рассержусь! – Кинжал не понял, кто это кричал. Он не сводил глаз с Ликуши и тепло ей улыбался.
23
16 августа, в воскресенье вечером, с подачи Шкипера в Сосновый бор позвонил Вадик Бирнбаум. Он проинформировал Желвака, что Россия официально обратилась за финансовой помощью к странам большой «семёрки», но получила вежливый отказ.
Председатель правительства тут же доложил президенту о безнадёжности всех попыток удержать ситуацию под контролем и предложил публично признать неплатежеспособность Российской Федерации.
Подавленный и растерянный, президент предоставил правительству и Центробанку свободу действий.
А 17 августа, в понедельник днём, в Сосновом бору зазвонили уже все телефоны – разом.
24
Желвак и Толстый сидели в охотничьем домике.
Оба были трезвые, как пара высохших кленовых листьев после месячной засухи, хоть за окном было пасмурно и накрапывал дождик.
У Желвака были блуждающие растерянные глаза.
Полушёпотом он признался корешу, что никак не может собрать в кучку свои мысли и чувства.
Толстый в задумчивости посасывал холодную трубку.
– Погода – как наша жизнь, – протянул он.
У Желвака было потерянное лицо. Он собрал в домики брови, свернул плечи. В конце концов, он живой человек и тоже может устать.
Он понуро тянул свою тонкую коричневую сигару, как будто не он всё это организовал, не он был за то, чтобы дать власть реальному пацану Кинжалу, у которого не голова, а дом советов.
А на лице Толстого появилось что-то незнакомое, чужое и холодное.
Желвак признался, что ждал такого исхода, желал его и думать не хотел, что может быть по-другому. А когда дефолт грянул, – оказался не готов принять его как данность. Завтра все они проснутся в другой стране.
– За себя я не боюсь, – хрипло тянул пахан, – мой страх давно сгнил на зонах.
Толстый опять вспомнил ведьму Пенелопу. Он знал, что её предсказание сбудется, да только не думал, что это случится так скоро.
– Куда поедешь? – эти слова Желвак тут же расшифровал так: ты проиграл, надо освобождать место.
Палыч ответил – вопросом:
– А ты куда подашься?
– А это, братан, решать тебе! Я там, где ты. Но, думаю, польза дела требует, чтобы я остался здесь.
Тогда Желвак чуть ли по складам еле слышно выдавил:
– А эт-то как реш-шит Кин-жал.
Эх, не удержал пахан прикольного базара, – поймал его Толстый за язык!
– Да ты чё, братан! – словно проснулся вор-домушник, – да кто он такой, чтобы решать, где нам с тобой быть! Он же просто барыга наёмный!
А когда увидел в глазах дружбана чёртики, понял – развели его, прикололи, а он и повёлся.
– Ну, Желвак! Это ж надо! Как малолетку!
– Что, Захарыч, расслабился на воле, давно парашу не нюхал! Большие деньги совсем чутьё зека отшибли. Жаль, не бывал ты на «малолетке», там такие приколы, что на взрослых зонах и во сне не снились.
Вор, наделённый властью, права на слабину не имеет. Такое паханам не прощают, братве нужен сильный лидер, без права на хандру, тогда и у них жизнь бьёт через край, а без этого в воровском деле – никак. И не дай бог потерять лицо – заклюют, опустят. Что не раз бывало даже с «ворами в законе».