Время в долг
Шрифт:
– Фамилия? – спросил Терещенко.
– Что? – не понял Аракелян.
– Кем подписана статейка?
– Романовский, – ответил техник Иванов. – Борисом Николаевичем.
– Имя и отчество полностью?
– Нет, только одна буква, но мы хорошо помним, как его звать.
– Ну-ну… Вы идёте, Сурен Карапетович?
– Одну минутку…
Аракелян мигнул курносому мотористу, но техник Иванов перехватил взгляд, нажал на плечо вскочившего паренька и пошел к умывальнику. Он несколько раз надавил на сосок, вспенил в коричневых руках мыльную воду и протянул
– Сурен Карапетович, я вынужден был подать рапорт в политуправление.
– И что же? – спросил Аракелян Терещенко, вытирая руку о комбинезон техника.
– Давайте отойдем.
Они неторопливо зашагали к ангарам.
– Так о чем вы писали, товарищ командир?
– О вас, о вашем стиле работы и, не обижайтесь, о панибратстве, которым вы завоевываете свой авторитет.
– Есть доказательства столь тяжкого обвинения?
– Немало. Как итог – авария пилота Туманова.
– Да, воспитание человека во веки веков останется самым трудным делом.
– Ну, зачем так общо? Я-то их изучил на своей шкуре. Пилюлей Туманова можно подавиться.
– С вашим-то опытом можно проглотить и гвоздь!.. Так вы не хотите со мной работать?
– Вы не помогаете, а мешаете мне. И существенно. В эскадрилье Кроткого, например, две вынужденные посадки, поломка и вот теперь – авария. Только за полгода!
– Я стараюсь работать с людьми…
– И воспитываете не рабочих, а борзописцев, которые позорят нас на всё Поволжье! Дай им волю, они все очернят!
– Я никогда не боялся правды.
– Опять высокие слова! Я про аварию…
– Причина аварийности в другом. Беседуя с Романовским…
– При чем здесь он? Нашли авторитет! Он получил за своего пилота первый выговор и, надеюсь, не последний.
– Как это понимать?
– …Я о вас говорил в управлении, Сурен Карапетович. Вы хороший человек, принципиальный к, грамотный руководитель, но работать нам вместе – только портить друг другу карьеру. У вас болеет дочь. Что-то с легкими… климат… Так ведь?
– Ну?
– Напишите заявление. Начальник управления мой старый друг, вместе когда-то учились, дружим семьями. Он поддержит, и вы переедете ближе к родным местам. Адлер устроит? Или Минеральные Воды?
– Заманчиво! С войны не был на Кавказе.
– Там вы можете попасть в аппарат политотдела, – продолжал Терещенко. – Если согласны, сегодня же свяжемся с Куйбышевом. 4
– Мне нравится работать здесь.
– Какая разница, где… Вся земля – огромная сцена, вся жизнь – бесконечный спектакль.
4
Город Куйбышев– назван в 1935 году. В 1991 переименован в город САМАРА
– Все люди куклы! – с иронией подсказал Аракелян.
– Я так не говорил.
– Думаете похоже… А уезжать я все-таки не собираюсь, – сказал Аракелян, отвернулся и зашагал в сторону аэровокзала.
Нужно было обойти привокзальный парк, огороженный метровой литой решеткой. Аракелян украдкой осмотрелся, озорно сверкнул белками черных глаз и, опершись здоровой рукой о решетку, легко перемахнул в парк. В нескольких шагах перед собой увидел парня в аэрофлотовской форме. Тот прятался за стволом дерева и смотрел на аллею, по которой к самолету Ил-14 шла стюардесса, нагруженная свертками и пакетами. Через плечо у нее еще висел и рюкзак.
– А я бы подошел, Пробкин! – вдруг громко сказал Аракелян и почесал горбатый нос.
Семен вздрогнул и обернулся.
– У нас на Кавказе говорят: действуй по зову сердца, оно редко ошибается, слушайся зова души, обиду держи только на врага!
Аракелян поправил галстук пилоту и, касаясь пальцами зеленых веток лип, пошел к аэровокзалу, провожаемый удивленным взглядом Семена Пробкина.
Комиссию из Москвы возглавлял генерал-лейтенант Смирнов, низенький полный человек с едва серебрящейся головой и веселыми глазами в тяжелых, словно набухших от многолетней бессонницы веках. Он шел от самолета вместе с Терещенко и, поглаживая пышные приохренные табаком усы, говорил:
– Хорошо-то у вас как! Замечательно! Цветы кто рассаживал?
– Цветовода имеем.
– На должности слесаря? А? На перроне всегда такой порядок?
– Так точно, товарищ генерал! – по-военному ответил Терещенко.
Смирнов хитро покосился на него, будто знал, что субботу и воскресенье половина отряда подметала и чистила территорию, драила полы в пассажирских залах, а командиры всех рангов «авралили» над запущенной документацией.
– Может быть, закусите с дороги? – предложил Терещенко.
– Пойдем сразу к людям, командир.
– Дано указание собраться всем в актовом зале.
– Отставить! Мне армейская система опроса больше по душе.
– Я не служил, товарищ генерал.
– Откуда же «Так точно!»?.. В войну где пребывали?
– Шеф-пилотом на номерном комбинате.
– Тогда сделайте вот так… – Смирнов остановился, вынул из кармана кожаный кисет с трубкой, начал набивать ее табаком. – Соберите рядовых пилотов отдельно, техников отдельно. Остальных – от командира звена до комэска – тоже отдельно. В каждую группу придут члены комиссии. Я побеседую с командирами.
– А руководящий состав отряда? – забеспокоился Терещенко.
– С вами после. Пока замените средних командиров на их рабочих местах. – Смирнов пыхнул дымком. – Да, хороши газоны, особенно вон тот красный ряд.
– Маки.
– А по-моему, гладиолусы?
– Так точно, гладиолусы!
– Вы правы – маки. Без очков не сразу разглядел. Любите цветы?
– Кто их не любит!
– А ведь они наверняка унесли кругленькую сумму из сметы отряда?
Терещенко хотел ответить, что это затея парторга, что цветы посажены вопреки его воле и деньги на них дал профсоюз, но, не сумев до конца понять смысл вопроса генерала, ответил словами Аракеляна: