Время вороньих песен
Шрифт:
Встала, оделась. Сама. Зря, потому что снова пришлось тут же у шкафа на банкетке присесть и перевести дух. Чулки, подвязки, белье, нижняя рубашка, нижняя юбка, корсет… К демонам бы корсет, но с ним теплее. Платье – длинные рукава, высокий воротник-стойка. Черное. У меня в шкафу необычайно много черных и прочих темных платьев, и одно – красное. Очень красивое, с открытыми плечами, бисерной вышивкой по лифу и краю верхней юбки, которая на свету отливает огнем. Тоже подарок. И тоже от матушки Огаста. Такое же непрактичное, как лавка в городе. Есть и ладно. Ношеные платья приставов не заинтересовали,
Снова пришла Бальца. Бесцеремонно отодвинула мои коленки, извлекла из недосягаемых недр шкафа огромный чемодан, больше похожий на гроб, и поймав направление моего взгляда, первым делом уложила красное. Когда последний яркий сполох скрылся под практичным черным, коричневым и прочим обыденным, я оставила место погребения, облачилась в притащенные экономкой ботинки и пальто, прихватила шляпку с ненавистной вуалью и вышла.
Я опять все пропустила? Кабинет Огаста за утро успел переехать вниз. Все ценные вещи из кабинета, включая массивную тяжелую мебель громоздились угловатой грудой рядом с выходом. Я остановилась у камина и как раз присматривалась к стойке с коллекцией тростей. Пыталась понять, стоят ли на них учетные печати и можно ли одну умыкнуть.
Сустав горел огнем, и его словно выворачивало. Несколько метров от комнаты до каминной полки вдоль стены дались ценой взмокшей спины и дрожи в руках. Обычно, если случалось остаться без поддержки, я великолепно прыгала на одной ноге на длинные дистанции, но сегодня даже этого сделать не смогла. Теперь стояла и дожидалась милого мальчика Лайэнца, который несколько минут назад потащил мой багаж наружу и обещал вернуться, чтоб дотащить и меня.
– Ненавижу это место, – процедил вошедший, споткнувшись о край свернутого рулоном ковра. Он явно не ожидал, что его услышат. Замер.
В холле было темно. Свет то ли не зажигали, то ли погасили, после того как спустили вещи, на улице – серая хмарь, а я – в черном, потому меня не сразу заметили.
– Вы здесь.
– Как видите.
– Экипаж ждет только вас, может закончите с прощанием и выйдете уже из дома?
– Разве что вы меня донесете.
– Где ваша трость?
Хорошо, что его лица в полумраке не видно почти, представляю, каким бы оно было, если он так говорит. Будто ему предложили жабу лизнуть, а не даму проводить. Я по натуре человек вежливый и спокойный и не имею обыкновения хамить, даже если хамят мне, вежливость иной раз пострашнее хамства, но очень нога болела, а потому ведьмак-надзоровец раздражал до крайности. Что ему вообще тут нужно? Посчитал, что Феррато не справится?
Женщина в расстроенных чувствах может все: и на скаку, и на одном крыле, и на одной ноге, вот честное слово. И когда я с гордо поднятой головой мимо дефили… шла почти уверенно, калач выщелкнул под потолок желто-зеленый ослепительно яркий шар, провел ладонью над стойкой с коллекцией, цапнул ближайшую к себе трость и мне сунул с такой миной, будто я у него последнюю полушку отбираю.
Уверенности прибавилось. И я даже нашла в себе каплю благодарности, чтоб на “спасибо” хватило, но тут как с 5 чарами для священника,
– Я там в дорогу собрала. Пусть и недалеко, но вы не завтракали, – и подмигнула. – И баловство ваше тоже сложила. И адресок племяшки, если помощь в обустройстве нужна будет. Доброй дороги, милая. – И вдруг прижала к пышной груди и в макушку чмокнула. В замерзающих ушах отдалось звоном – шляпка так и болталась у меня в руке. Вот и попрощались. Три года под одной крышей, а прощаний и на минуту не вышло. Жаль, я не поняла, чем семейство Арденн заслужило от Бальцы подобную верность. В глазах предательски защипало.
– Довольно, – прозвучал позади желчный голос. – Феррато, что вы стоите? Помогите, – мне вдруг явственно послышалось “этой”, хотя он сказал другое, – госпоже Арденн сесть.
Если этот тип еще и поедет с нами, два часа до Нодлута превратятся в очень нервную и неприятную вечность. Однако вселенная решила, что гадостей для меня на сегодня достаточно.
2.2
В этой жизни мне не слишком часто доводилось путешествовать, а в прошлой… Последнее путешествие как раз и привело меня сюда, что совсем не добавляло благодушия.
Едва экипаж тронулся, я принялась изучать содержимое саквояжа. Этюдник тут же высунул угол, и глаза хладена Феррато алчно заблестели.
Я не люблю разговаривать в дороге, особенно когда дорога не ахти какая ровная, а рессоры у экипажа разболтанные. При таких исходных выражение “прикусить язык” обретает первоначальный смысл. А вот Лайэнц общаться любил, хотел и общался, хоть я и напустила на себя максимально отстраненный вид. Даже подумывала шляпку надеть и вуалью занавеситься, но это выглядело бы совсем уж странно, а молоденький вампир был весьма мил. Он несколько раз попытался поговорить о погодах, сплетнях и новостях, а сам хотел о другом, только не знал, как подступиться.
Экипаж в очередной раз подпрыгнул, Лайэнц, кажется, все-таки прикусил себе язык, потому что лицо у вампира сделалось несчастное, и я протянула ему блокнот в качестве утешения. А заодно в надежде, что со мной перестанут разговаривать. Отвыкла я от разговоров, пока была женой, да и до этого особенно разговорчивой не была.
Место, где я провела юные годы, располагалось в Северном районе Нодлута и помпезно, и на мой взгляд, двусмысленно, звалось “Сад благодати”, будто дом увеселений, а не учебное заведение закрытого типа для девочек.
Эта юдоль уныния позиционировалась как пансион благородных девиц, хотя в наших стройных, не стройных и средней упитанности рядах присутствовали девицы различных социальных групп. Одаренные держались особнячком: темные отдельно, светлые отдельно. А прочие скорбные духом (дар ведь часть души) – на отшибе. Этот отрезок жизни воспринимался, как старый, когда-то виденный фильм: ни названия, ни сюжета толком не вспомнить, но вот мелькает знакомый кадр и где-то отзывается. Той меня, что здесь и сейчас, там и тогда еще не было, а кадры и сцены, доставшиеся в наследство не радовали многообразием.